Роялистская заговорщица - Жюль Лермина

исполнить свою задачу и тогда располагать собой. Видеть ли ей Лориса? Но тогда она рискует утратить энергию, волю… А вдруг он станет умолять ее не уезжать… и она останется, откажется от всех своих обещаний…

Уж лучше довести дело до конца, и затем, в день триумфа, сказать Лорису:

– Посмотри, как я поторопилась вернуться к тебе.

Во-первых, разве она не заботилась, более чем когда-либо, об их общей будущности?

Ея победа будет его славою.

Она сейчас же уедет, не повидавшись с ним. Там они встретятся в радости победы вдали от якобинцев и… их дочек!

Живо. Записку Лорису. Она боялась, что слишком много скажет ему. Рука ее опережала ее мысль, остаток ее благоразумия. Она удерживала ее.

Только две строчки. Когда она подписала свое имя, ей казалось, она отдала свою душу.

Затем почтовая карета умчала ее.

С этой минуты лихорадочная деятельность, поспешность овладели ею, и героиня измены, не сознающая своей подлости, с большей ловкостью, чем когда-либо, расставляла свои сети, соображала свои интриги; побег генерала в утро сражения был делом ее рук.

Тем скорее рухнут проклятые порядки, тяготевшие над Францией, тем скорее король вернется в Париж при восторженных криках народа, тем скорее осуществятся ее надежды, которые приняли реальную форму, точно остановившееся отражение.

Бурмон изменяет, Лорис следует за ним. О, она его так хорошо знала! В его сердце нет ни одного чувства, которое бы не было и ее собственным.

Она ждала его в Флоренне, точно на свидание любви… первое в ее жизни.

И вдруг она узнает от Бурмона, что Лорис, ее Лорис, который разделял ее убеждения, который, как она, готов был на все, чтобы ускорить падение Наполеона, вдруг сопротивляется, бунтует. О, каприз ребенка! А главное, его должно было взбесить, что перед ним опять очутился Лавердьер, которого судьба вечно посылала ему: то история с маленькой якобинкой, то смешная стычка в улице Eperon. В сущности, оно понятно. Люди благородного происхождения не любят связываться с такими личностями, хотя, что делать, и приходится иногда употреблять их в дело.

И вместо того, чтобы ждать его, она отказалась от удовольствия, которое так долго предвкушала, и сама полетела к нему и голосом чародейки, обворожительным по искренности, она говорила ему все это, уничтожая Лавердьера, понося его, выражая к нему полнейшее презрение.

Разве он не был счастлив увидеть ее? Разве все не было забыто? – все, кроме того, что она любит его и что отныне они неразлучны.

Лорис не отвечал: то, что в нем происходило, было так похоже на то, что Регина перечувствовала по своем возвращении из улицы Эперон.

На него тоже снизошло откровение свыше, которое началось с Шан-де-Мэ.

Сперва он только видел ее.

Регина тут, Регина дорогая, многолюбивая, она держала его за руки, она глядела на него своими опаловыми очами. Он чувствовал на своих волосах ее дыхание. Какое дело до всего остального? Пускай разверзнутся небеса, только бы умереть вместе, в объятиях чистой страсти, которая сжигала их сердца.

Вдруг – неужели иллюзия? Неужели далекое эхо отдалось в его ушах?.. Лорис услыхал звуки рожка, неясные, дрожащие, но проникающие насквозь, точно голос из могилы, взывающий о помощи.

Он выпрямился и освободился из объятий Регины. Он взглянул ей прямо в лицо, точно только теперь увидал ее в первый раз и вскричал:

– Регина! Регина! Слишком поздно! Вы меня погубили!

– Я? Да ты, очевидно, не узнаешь меня? Я тебя погубила? Мы отныне принадлежим друг другу.

Он разразился раздирающим душу смехом.

– Лорис, виконт де Лорис… твой… говоришь ты; это ты не узнаешь меня, маркиза де Люсьен, посмотри мне прямо в лицо, – разве ты не видишь у меня на челе печать подлости и измены?

– Жорж!

– Хорошенько взгляни на меня: до этой минуты ты никогда меня не видала; я был подле тебя, я высказывал тебе мои мысли, мои надежды, мои мечты, и ты так мало меня понимала, что думала, что тот, кто тебя любит, соткан из той ткани, из которой сделаны мерзавцы, убийцы, Лавердьеры!

– Жорж! Жорж, опомнитесь… Боже мой! Да он лишился рассудка!

– Лишился рассудка!.. Я был не в уме прежде, не теперь… прежде, когда я воображал, что существует что-то, что выше отечества. Император, король, якобинцы – это все неважно, это все слова, титулы дворянства или свободы. Деспотизм или республика – все слова! Регина, знаешь ли ты, что значит отечество?..

Она отступила на несколько шагов и с ужасом смотрела на него.

– Отечество, Регина, это клочок земли, на котором ты родилась, на котором ты выросла; это наши бретонские леса, над которыми носились наши сны детства; это Париж, в котором я тебя любил, это ветер, который веет, это голос, который говорит, это слова, которые мы произносим и в которых звучит французская прелесть… и ты допускаешь возможность того, чтобы чужеземцы потоптали цветы, посаженные нашими матерями, поля, засеянные нашими отцами, чтобы в эту обширную страну, так сказать, в наш родной дом, вторглись эти люди, эти враги, полные ненависти, зверства, презрения, и сказали бы: «Мы здесь хозяева». Но Дантон, которого вы считаете за развратника, Робеспьер, которого вы называете лицемером, не желали этого, а мы, честные люди, желаем этого!

– Жорж! Да ты не сознаешь, что говоришь. Эти ненавистные люди убили короля!

– Но если король допустил во Францию чужеземцев, поделом ему!

– Умоляю вас, замолчите.

Он схватил ее за руки и привлек к окну.

– Регина, прислушайтесь, там вдалеке дерутся, убивают французов, там падают наши братья, там они страдают. Это мы убиваем их, Регина, мы!

У Лориса была точно галлюцинация.

– Англичане и пруссаки бьют французов, а я тут! Я, виконт де Лорис, дамский угодник, кавалер из прихотей, сижу здесь, цел и невредим, потому что госпоже Регине де Люсьен угодно было сделать из меня сообщника Бурмона, последнего, низкого труса.

Она попробовала протестовать:

– Служить королю не унижение.

– Королю! Не срамите его имени, присоединяя его к этому позору; вы точно не понимаете, что значит предательство… это самое низкое, позорное преступление.

Он вдруг схватил ее в объятия и, прижимая к сердцу, сказал:

– Послушай, Регина, ты только что говорила, что любишь меня. Я тоже люблю тебя всеми силами души моей: вернем наше честное имя, умрем вместе; видишь ли, можно делать зло, не сознавая того, – я сам не понимал прежде того, что понимаю сегодня… Я извиняю тебя, но я должен простить и себя. Регина, идем вместе, прямо под пули, в свалку сражения. Крикнем солдатам Франции: «Будьте бодры!» – и если который падет, поднимем