Безмолвный король - Амо Джонс

собой. То, насколько уверенно она чувствует себя в своем теле, вызывает страх и восхищение.

Она смотрит прямо перед собой, убирая с лица пряди волос, развеваемые ветром.

– Разве когда-то было иначе? – она быстро улыбается, а затем ее лицо становится серьезным, и она поднимает на меня взгляд. – Я не могу допустить, чтобы с тобой или с Деймоном, или с Татум, или с Нейтом, или… – Она смеется, качая головой. – Или с любым из Королей что-то случилось. Боже, Бишоп. – Она снова поднимает на меня глаза. – Список людей, на которых мне не плевать, чрезвычайно расширился.

Это заставляет меня улыбнуться. Эти парни – мои братья, поэтому услышать, что их судьба ей небезразлична, было для меня большим облегчением. Я никогда в ней не сомневался, но в прошлом мы сделали ей много плохого. Я не знаю, нанесло ли это необратимый психологический ущерб. Думаю, время покажет, насколько глубоки эти шрамы – особенно те, под которыми красуются мои инициалы.

Я прижимаю ее к себе.

– Я знаю.

Она кладет голову мне на грудь и сильнее ко мне прижимается. Она не была низкой, но по сравнению со мной казалась совсем крошечной.

– Какой твой любимый цвет? – она зевает, переплетая свои пальцы с моими.

– Черный. А твой?

Она хихикает.

– Синий. Точнее, бирюзовый. Смесь зеленого и синего, но зеленого чуть больше. И еще немного пастельный.

– Ты не могла просто ответить «красный»? – фыркаю я.

Это было частью ее обаяния.

Она качает головой, лежа у меня на груди.

– Нет, со мной не просто, поэтому тебе, наверное, следует воспользоваться шансом и убежать.

– Извини, детка, но кроссовки не подходят к моему наряду.

Она хихикает, разбавляя своим смехом безжизненную тишину аттракционов.

Ее смех мог вдохнуть жизнь в мертвых, не говоря уже об этом заброшенном парке развлечений.

Прекратив смеяться, она поднимает голову и смотрит на меня из-под моей руки. Наши глаза намертво прикованы друг к другу, и я чувствую, как все внутри меня сжимается.

– Что? – шепчу я, глядя на ее губы.

– Это правда?

– Если нет, то я убью ублюдка, который это выдумал.

– Я не могу без тебя жить, Бишоп.

– Ш-ш-ш.

Я притягиваю ее обратно под руку. Я не собираюсь говорить ей, что все будет хорошо, – во всяком случае, пока мы не вернулись с Пердиты.

Мы едем обратно в хижину. Остальные парни едут сзади, следуя за мной. Тат пересела к Нейту, а Хантер попытался присоединиться к нам, но я его выгнал. Чем больше времени я проводил с Мэдисон наедине, тем сильнее я ждал следующего раза. Щенкам придется выучить, что такое личное пространство.

– Мне нравится эта песня. – Мэдисон качает головой в ритм, делая музыку громче.

– Как называется? – спрашиваю я.

Обычно такая музыка мне не нравится, но на этот раз голос, мелодия и ритм меня зацепили.

– Это «I’m Ready» Niykee Heaton, – улыбается она, глядя на меня краем глаза. – Большинство ее песен о любви и сексе, в основном о сексе.

– Подходящая тематика.

– Ага! – соглашается она. – Именно поэтому я люблю эту песню.

Она делает звук еще громче, а когда песня заканчивается, нажимает на повтор. К тому моменту, когда мы подъехали к хижине, я был почти уверен, что знаю все слова наизусть.

Мы выходим из машины как раз в тот момент, когда остальные ребята подтягиваются к нам. Было уже около полуночи, так что я делаю знак парням и веду Мэдисон в главную спальню. Хижина принадлежит нашей семье еще со времен прадедов. Дом окружает большая терраса, а сам он построен из потускневших бревен. На втором этаже располагается пять спален, а весь третий этаж занимает главная спальня. Одна из ее стен полностью прозрачная, что обеспечивает полный обзор всей территории. Панорамный вид – задумка моего отца, одержимого паранойей, но самой хижине было больше ста лет. Я уверен, что призраки моих предков до сих пор бродят по этим коридорам – не самое обнадеживающее чувство.

– Ух ты. – Мэдисон проводит ладонью по старой деревянной кровати с четырьмя резными столбиками. Дерево покрывают искусные, замысловатые узоры.

– Клянусь, теперь меня уже ничего не удивит.

Она зевает и потягивается, внезапно вздрагивая.

Я снимаю одежду Нейта, бросаю ее в угол и откидываю одеяло.

– Ты в порядке?

Она краснеет.

– Все отлично.

Затем она сбрасывает одежду на пол. Я замираю, увидев сине-черные синяки на ее бедрах, руках и даже вокруг шеи.

– Черт. – Я вскакиваю с кровати.

– Что? – спрашивает она в панике, а затем опускает взгляд на бедра и расслабляется. – О-о, – она откидывает одеяло и ныряет в кровать.

– Нет, Мэди, не «о-о».

– Подумаешь. – Она снова зевает.

Она устала, поэтому я не хочу ее нервировать. Я снова ложусь в кровать и притягиваю ее к себе.

– Я постараюсь быть мягче, но не могу этого гарантировать.

Она вскакивает с кровати, словно секунду назад она не зевала, как человек, не спавший несколько недель.

– Нет. Не нужно. Мне это нравится.

Я делаю паузу, пытаясь уловить в ее словах неискренность, а затем вздыхаю.

– Спасибо, потому что я, честно говоря, ничего не могу с собой поделать. Иди сюда. Я не буду трахать тебя сегодня вечером, но утром твоя задница будет моей.

Глава 21

– Как будто это – наш последний пир… – бормочет Татум, уничтожая свой блинчик.

Я закатываю глаза.

Губы Нейта искривляются в ухмылке – как будто этой ночью он не засовывал свой язык ей в горло.

Бишоп смеется.

– Может быть…

Все взгляды устремляются на него, но он только отмахивается. Я так отчаянно хочу спросить, что должно случиться, но другая часть меня предпочитает оставаться в неведении до самого приезда.

– А эти девчонки умеют готовить!

Хантер тянется за четвертым блином. Сегодня утром я испекла, должно быть, больше сотни блинчиков, плюс гору жирного бекона, омлет из двадцати четырех яиц и неимоверное количество жареного хлеба – получился обычный завтрак Королей. Этим утром нам с Тат потребовалось несколько часов, но я была непреклонна. Эти ребята стали мне семьей – ближе, чем некоторые кровные родственники. Я обвожу каждого из них взглядом и впервые по-настоящему понимаю значение поговорки «кровь не значит ничего, но верность значит все». Потому что именно эти мальчики снова и снова доказывали мне свою верность. Да, они причиняли мне вред, едва меня не убили, преследовали меня ночью в лесу, выносили мне мозг, и я, вероятно, упускаю еще несколько вещей, но, прежде всего, они… моя семья.

– Ты в порядке? – Бишоп обвивает рукой мои плечи, прижимая меня