Польское Наследство - Владимир Романовский

– Дир, – позвал Хелье.

Дир продолжал храпеть.

– Дир! Дир, ети твою мать!

Дир захрапел громче. Хелье положил руку на неприятно грузное, оплывшее жиром, колено и потряс.

– А? Годрик, пошел вон! – сказал Дир, открывая глаза.

Он завозился, закряхтел, повернул голову, и уставился на Хелье.

– Где Годрик? – сурово спросил он. – Годрик, ты где? – крикнул Дир. – Почему в доме посторонние! Ты кто такой? – спросил он у Хелье. – Тебе чего надо? А?

Он снова завозился, и попытался подняться, опираясь на поручни скаммеля. С третьей попытки ему это удалось.

– Ты что…

Он протер глаза. Распрямился. Еще раз протер глаза.

– Хелье? – спросил он неуверенно.

Хелье чуть пошевелил рукой в знак приветствия.

– Хелье!

Дир ринулся вперед, зацепился ногой за ножку стола (Хелье вернул в изначальное положение начавший опрокидываться стол), и стал грузно падать. Хелье вскочил и поймал его за предплечье, но Дир был неподъемно тяжелый, и он только замедлил его падение. Дир тут же стал с энтузиазмом подниматься, бормоча, «Хелье, Хелье», опираясь рукой и коленом, меняя положение, хватаясь судорожно за ховлебенк (сверд Хелье упал на пол вместе с бальтирадом). Поднявшись, тяжело дыша, он улыбнулся, показывая редкие гниловатые зубы.

– Хелье! Друг мой единственный!

Дир распахнул объятия. От него, в прошлом чистоплотного, несло застарелым потом. Хелье это не смутило. Все-таки это был Дир, большой, глуповатый, добрый, смешливый. Хелье обнял друга.

– Задушишь, хорла, – сказал он.

Да, силы у Дира не поубавилось. Но как же так, поселяне, а? Вот ведь недавно виделся Хелье с Гостемилом – месяцев семь или восемь назад – Гостемилу за пятьдесят, а он все такой же энергичный, стройный … молодой. А этому – сорок два или сорок четыре. И такая развалина.

– Постарел ты, Хелье, дружок, постарел, – забасил Дир. – Хлипкий ты стал, похудел, что ли? И волосы потемнели.

– Мокрые они.

– Да, мокрые. Жрать хочешь? Я ужасно хочу жрать. Годрик – такой лодырь, заметь, морит меня голодом все время. Где он? Годрик! – позвал Дир. – Сейчас мы поедим, – тихо сказал он Хелье, – а потом я тебя покажу … У меня тут такое есть! А помнишь, как мы … Ну, поговорим еще, поговорим, сперва надо пожрать. Годрик, хорла, где ты!

Вошел Годрик с серебряным подносом и кусками смолы на нем.

– What the fuck be the matter with thee, pray tell11? – возмущенно спросил Дир.

– Не изволь гневаться, господин мой, – равнодушно откликнулся Годрик и посмотрел на Хелье. – Вот смола, пожуй, пожалуйста.

– Мы умираем от голода и жажды! – громово объявил Дир. – Ты что же это, в заговор вошел с кем-то, с Папой Римским, что ли, уморить меня хочешь, скотина? У меня гости! Перед гостями стыдно!

Он взял кусок смолы с подноса, запихал в рот, и стал жевать.

– Старая небось смола-то? – спросил он, жуя. – А почему не прибрано? Меня друг навещает, нужно позвать гусляров.

Хелье переводил взгляд с Дира на Годрика и обратно. Годрик пожал плечами.

– Ты мне тут плечами-то не жми! – возмутился Дир.

– Перестань на меня орать! – возразил Годрик.

– Дурак!

– Сам дурак, – сказал Годрик, и вышел.

– Распустились холопы, – заметил Дир. – Эх. Пойдем, пройдемся по залам, Хелье. Очень способствует пищеварению. Ты худой, тебя нужно хорошо накормить. В залах, правда, холодно, но мы выпьем доброго вина и не простудимся. А еще от простуды травки местные помогают, Годрик их по моим указаниям собирает и варит. Травки вообще полезны, для всего. Лекари все невежды, а главное – народные средства. А то у меня ноги часто болят, так первое дело – травка. Выпил отвару – и сразу полегчало. У тебя болят ноги?

– Нет.

– Счастливый ты. Если заболят – непременно сразу пей отвар. Годрик тебе покажет, как его варить. Ты все в Корсуни живешь, небось?

– Нет, больше в Киеве.

– В Киеве?! – Дир уставился на Хелье. – Да там же деспот этот … Ярослав … или помер он?

– Он не деспот.

– Ну, у меня по этому поводу, брат Хелье, есть свое мнение. Уж меня-то не надо михвологией тешить, уж я-то знаю. А ты – как хочешь. А этот, как его … ну, который с нами таскался везде … весь такой якобы высокородный, и все ему не нравилось … как же?

– Гостемил?

– Точно, Гостемил. Мы с ним по Волхову плыли как-то … Как он там?

– Ничего. Годсейгаре он, в Муроме.

– Да? Ага. Я тоже вот годсейгаре. Скучно быть землевладельцем, поговорить не с кем, дичаешь в дыре этой … Как тебе домик мой?

– Хороший домик.

Следуя вдоль окон зала, Хелье подумал – а он вообще выходит на воздух когда-нибудь, или просто вот так вот шляется по помещениям? Эка у него пузо стало огромное, листья шуршащие! А идет-то еле-еле. Бедный Дир.

– Годрик тебе наплел уж, небось, про меня? – спросил вдруг Дир.

– Нет, не успел.

– Ты ему не верь. Он выдумщик и пройдоха.

– Баня здесь есть у тебя?

– Нет еще. Все собираюсь построить, руки не доходят. А вообще часто мыться – вредно, от этого толстеют. И пар – вредно. Вообще влага – чем меньше ее, тем лучше. У нас тут влажно. Все время дождь идет. Годрик, негодяй, женился недавно, так бывает, целыми днями не появляется, огонь развести некому.

– Сам не разводишь?

– Приходится. А ты, друг Хелье, женат?

– Был женат. Вдовец я, Дир.

– Ну! Дети есть?

– Есть.

– Это хорошо, когда дети есть. У меня тоже наверное есть, но только не знаю, где они. По всему свету. А вообще-то я оказался однолюб. Как ушли от меня Анхвиса и Светланка, так я и затосковал. И до сих пор тоскую. Можно, конечно, жениться, но без любви – как-то оно не то всё. Помнишь моих женщин, Хелье? Светланка – огонь-девка, а Анхвиса корова. Как-то они друг дружку … дополняли, вроде. И друг за дружку стеной стояли. И меня любили, а я их. Хорошие они были у меня. Но потом сволочь эта степная их соблазнила и увела.

Он повернулся к Хелье всем телом.

– Просто не могу поверить, что это ты, – сказал он восхищенно.

Ради хвеста Годрик накрыл стол в большой зале («Моя праздничная столовая», объяснил Дир) и подал несколько блюд.

– Это что? – спросил Хелье.

– Это сунди роуст, – с видом знатока объяснил Дир, запихивая себе в рот большой кусок. – Состоит он, друг Хелье, из роуст бифа и роуст лэма. Традиционные йоркширские блюда. Иногда полезно разнообразить – простая бриттская кухня не раздражает желудок, и очень питательна. А приправа эта называется – грейви. А вон на том блюде – венизен.

– Что такое венизен? – подозрительно спросил Хелье.

Вошедший Годрик сказал, —

– Venison. Дичь. Соответствует содержимому головы кошелька моего придержателя.

Хелье засмеялся – ворчливый тон Годрика напомнил ему о былых временах, о пьянстве в крогах в компании Дира.

В зале было, в отличие от «малой гостиной», чисто. И блюда были чистые. И еда пахла приятно. И только Дир вел себя не в соответствии с обстановкой – жадно ел, брызгался, чавкал. Годрик принес кувшин с вином рейнского разлива – райнвайн был во время оно такой же отчаянной гадостью, каков он сегодня. Хелье пригубил и отставил кружку. А Дир выпил залпом, налил себе еще, и затем еще. И начал хмелеть.

– Это замечательно вкусно, попробуй, – говорил он, тыча ножом в направлении. – Йоркшир пуддин. Пуддин – это такое слово, специальное, у бриттов все пуддин. А про дичь, которая у меня в голове, ты этому подлецу не верь. Венизен – это вовсе не та дичь. То, что у меня в голове, по-бриттски называется саваджри. В смысле – дикость. Годрик, там еще пуддин остался?

– Sorry, all out of puddin»12, – заверил его Годрик.

– Ну так принеси, – велел Дир. – Это я учусь бриттскому наречию, – объяснил он Хелье. – Возможно, мне придется переехать к бриттам.

– Зачем? – спросил Хелье.

– Годрик уверяет, что там теплее. Врет, наверное.

– Я – вру? Я?

– Все время врешь!

– Это неправда, – сказал Годрик и, гордо задрав бриттский подбородок, отошел в сторону и сел на пол. Дир выпил еще кружку.

– Сейчас поедим, – сказал он, с трудом ворочая языком, – а потом пойдем, пойдем … Я тебе что-то покажу … ты удивишься … тебе понравится.

Вскоре он задремал, осев на скаммеле. Годрик поднялся, открыл неприметную дверь у входа, выволок оттуда небольшую тележку с плоским верхом, подкатил ее к столу, и стал сгребать со стола недоеденное, грязную посуду, кружки.

– Это он на час, по самой малости, – доверительно сообщил он Хелье. – Пойдем со мной, Хелье. Мне нужно все это помыть, а объедки выпростать, измельчить … надо бы завести собак, но Дир не любит. А у меня дома четыре собаки. Детям нравится с ними играть.

Еще немного посмотрев на Дира, Хелье поднялся и пошел за Годриком.

На кухне Годрик оперативно стряхнул объедки в плетеную корзину, а посуду стал мыть в лохани – возможно, вода в лохани сдобрена была поташем, а может и нет. Хелье присел на край ховлебенка.

– Такое вот у нас, – задумчиво сказал Годрик. – Делается. Ты, наверное, хотел бы узнать, как мы жили все это время.