В верховьях «русской Амазонки»: Хроники орнитологической экспедиции - Евгений Александрович Коблик

занимали пары китайской белой трясогузки – почти такой же крупной и столь же контрастной, как камчатская, но с белым подбородком и без темной полоски через глаз. Интересно, как здесь взаимодействуют эти географические формы, есть ли смешанные пары, гибриды? Сюда бы Шуру, посвятившего два бикинских сезона изучению гнездовых поселений разных видов и форм трясогузок!

Ожидаемых сорок и серых скворцов в поселке не оказалось, зато были обычны китайские зеленушки и чечевицы, деревенские и рыжепоясничные ласточки, полевые и домовые воробьи (их мы не видели с Хабаровска). Щели и ниши скалистых прижимов напротив поселка, у маяка, занимала огромная колония белопоясных стрижей – наверное, несколько тысяч гнезд! Сквозь пронзительный стрижиный визг иногда пробивалась мелодичная песня. После долгих, до темноты в глазах, наблюдений мы наконец-то углядели на одной из вершинок синеватый силуэт с каштановым брюхом – самца синего каменного дрозда. Восточный, «краснобрюхий», подвид этой «синей птицы» как раз и любит прибрежные скалы от Курил и Сахалина до Японии и востока Китая. Нам этот вид попался впервые. Но на самом деле мы тщетно выглядывали среди стрижей восточных воронков – «городских» ласточек, везде предпочитающих скалы.

Окрестности маяка с гнездовьями стрижей стали самым восточным пунктом наших орнитологических исследований за все бикинские экспедиции.

Когда открылись магазины, нас ждало разочарование – спиртного, по случаю выборов, не продавали категорически. Да и вообще ассортимент продуктов был скудноват. Тем не менее мы закупили свежего хлеба, сахара, рыбных консервов, сигарет, спичек, туалетной бумаги и, по настоянию Николая, несколько баночек конфитюра и шоколадного крема типа «Нутелла». Не думали мы, что наш охотник окажется таким сладкоежкой, впрочем, всех после сахарозаменителя тянуло на настоящее сладкое. А вечером Николай не стал отказываться и от дюжины картофелин, предложенных в дорогу хозяевами, – сухие картофельные хлопья уже надоели.

После магазина Костя с Юрой пошли договариваться насчет завтрашней оказии в горы, а я поспешил на почту, пока та не закрылась. Заказывать телефонный разговор было бессмысленно – в Москве глубокая ночь. Дам телеграмму. Но что сообщить? «Жив-здоров»? Спрашивать, как дела, глупо – где я получу ответ? Глядя в телеграфный бланк, в котором написал «Вышли к морю…», я чесал в затылке и силился сообразить, что дальше. Хотя бы приблизительных дат возвращения я не представлял – экспедиция только-только перевалила за середину.

Отправленный текст в конце концов выглядел так: «Вышли к морю. Когда обратно – не знаю. Целую, обнимаю, Женя». Подсчитывая знаки, телеграфистка удивленно подняла брови и поглядела на меня. Я обезоруживающе улыбнулся. Не меньшее удивление испытали через неделю и мои родные, получив весточку.

Да, странноватая получилась телеграмма!

Москва – Бикин – Москва

Путь из Москвы на Бикин и обратно – отдельная песня!

Далеко не всегда нам удавалось взять билеты на самолет до Хабаровска. Даже загодя. А уж назад летели только перекладными рейсами: во вторую половину лета отпускники с Дальнего Востока массово устремлялись на «большую землю» – проведать родственников в Европейской России, отдохнуть на черноморских курортах (другие-то были еще недоступны). Приходилось стоять в длинных очередях, с боем прорываться через раздраженные толпы к кассам, сутками кантоваться в аэропортах Красноярска, Новосибирска или Оренбурга в ожидании подсадок на проходящие рейсы.

Порой, плюнув на все, мы ехали поездом через всю Россию. Почти недельное путешествие по Транссибу съедало драгоценное экспедиционное время. Экономии финансов по сравнению с авиаперелетом тоже не получалось: купейные билеты плюс расходы на еду в ходе долгой поездки обходились чуть ли не дороже.

Длинная дорога в сторону Хабаровска воспринималась неплохо. После зимнего сидения в Москве грело предвкушение грядущего полевого сезона в экзотических краях, а участники экспедиции еще не успели приесться друг другу. Настроение бывало приподнятым, мы читали научную литературу, подгоняли полевое снаряжение, оживленно беседовали друг с другом и с попутчиками. И конечно, глазели в окошко, как губка впитывая свежие впечатления от весенних просторов страны.

После мозаики полей, перелесков и поселков европейской части России и Урала, после однообразных заболоченных лесостепей Западной Сибири с березовыми и осиновыми колками настоящие сибирские ландшафты начиналась только перед Красноярском. Подступала дремучая тайга, реже мелькали станции, поезд грохотал в прорубленных в скалах туннелях, на горизонте маячили суровые горы со снежными белка́ми. Потом открывался вид на Байкал, и Костя с Шурой до хрипоты спорили относительно происхождения белых разводов на обрамлявших озеро дальних хребтах – нерастаявшие снежники или выходы известняка? Передвижение состава затрудняли сибирские «партизаны», то и дело разбивавшие окна брошенными наобум булыжниками.

В Забайкалье, сразу за Читой, я со смешанными чувствами наблюдал в долине между сопками до боли знакомые ворота воинской части, где когда-то проходил срочную службу. Миновав даурские степи, железная дорога шла уже по аллювиальной равнине вдоль широченной долины Амура, но по-настоящему оценить величие могучей дальневосточной реки удавалось только у Хабаровска.

Обратный путь по железке давался труднее. За проведенные вместе месяцы соратники порядком уставали друг от друга, накапливалась и чисто физическая усталость. Хотелось побыстрее доехать, увидеть родных, окунуться, наконец, в цивилизацию, отдохнуть от полевого быта. Мы много спали, восстанавливая силы, разговаривали скупо, в окно смотрели уже не с той пытливостью. С деньгами к этому времени становилось туговато, экономили на харчах. Да и что сравнивать скудную снедь, купленную на станциях (учитывая трудные 90-е годы), с яствами, захваченными в дорогу из дома!

С железнодорожными билетами от Хабаровска до Москвы тоже бывали проблемы. Однажды мы с Костей ехали в разных купе, а Шура, из-за пропажи документов взявший билет в последний момент, вообще оказался в плацкартном вагоне в самом конце состава – аж за 11 вагонов от нас. Поменять места у проводников не удалось, и Шура периодически курсировал по всему поезду, чтобы позавтракать-пообедать-пообщаться с нами (запасы еды были у нас). Перед Новосибирском проход-гармошка между двумя вагонами оказался сломан, и для того, чтобы воссоединиться с нами, Шуре уже до конца рейса приходилось дожидаться станций. На очередной остановке, после перегона, длящегося час-полтора, пообедавший Шура сломя голову бежал по перрону в свой плацкарт, беспокоясь об оставленных без присмотра питомцах.

Из всевозможных экспедиций Шура всегда привозил разнообразную живность в юннатский кружок, которым он вдохновенно руководил уже несколько лет. С Бикина за пару сезонов он доставил для живого уголка кружка разных змей и жаб, крохотную мягкотелую черепашку и бурундуков, овсянок и молодых голубых сорок. Ровно в то время, когда Шура находился у нас в купе, хвост поезда сильно тряхнуло на стрелке, и с багажной