В верховьях «русской Амазонки»: Хроники орнитологической экспедиции - Евгений Александрович Коблик

которых он так мастерски описывал, испытать похожие приключения. Я не мог представить тогда, что не пройдет и 20 лет, как я буду работать в том же секторе орнитологии Зоологического музея МГУ, временами сидеть на стуле знаменитого тезки и каждый день проходить мимо красного волка, рыбного филина и других экспонатов в витринах, захватывающие перипетии добычи которых отражены в рассказах Спангенберга. Что мне удастся поработать в большинстве из описанных им уголков нашей страны, а в горах Армении и вместе с его внуком Виктором!

Больше всего я хотел побывать на дальневосточной реке Иман, фигурирующей в «Записках натуралиста» и многих других текстах Евгения Павловича. Исследователь плодотворно работал здесь не один сезон. Однако мои попытки найти на карте Дальнего Востока легендарную реку с этим именем ни к чему не приводили. Были Уссури и Большая Уссурка, Бикин и Хор, Самарга и Арсеньевка, Единка и Раздольная, множество других. А Имана не было! Может быть, натуралист придумал реку с таким названием? Этакий собирательный литературный образ. Но масса диковинных географических названий, отсутствующих на современных картах, встречалась мне потом и в книгах Арсеньева, а также других исследователей Уссурийского края.

Конечно, я докопался до истины. После случившегося в 1969 г. военного конфликта на острове Даманском было решено вымарать из географии советского Дальнего Востока последние китайские названия, еще оставшиеся со времен, когда Уссурийский край принадлежал Срединной империи. Согласно постановлению 1972 г. было заменено около 1800 топонимов, в основном касающихся речной сети. Река Суйфун стала Раздольной, Лефу – Илистой, Сучан – Партизанской, Синтухе – Комиссаровкой, Судзухе – Киевкой, Даубихе – Арсеньевкой, Кусун – Максимовкой и так далее. Иман тоже попал под раздачу, превратившись в Большую Уссурку, хотя само слово не китайское, а вроде бы маньчжурское и переводится как «горный козел». При этом маньчжурское название Сихотэ-Алинь менять не стали. Устояли Самарга, Арму, Колумбе, Сунгача, Бикин, Хор – имена, имеющие корни в языках аборигенных народов Приамурья и Приморья.

На двери моей комнаты в Зоомузее давным-давно висят две карты Приморского края. С одной стороны – старая, с историческими именами рек, гор и населенных пунктов, фигурирующими у Пржевальского, Арсеньева, Спангенберга и других исследователей, работавших на Дальнем Востоке до 1970-х. С другой – новая, где размножились невыразительные повторяющиеся и незапоминающиеся Павловки, Антоновки, Перевальные, Таежные, Быстрые, Террасные, Струистые. Без сопоставления старого и нового названий невозможно работать с этикетками и картотеками научных сборов с Дальнего Востока.

На Бикине ни нам, ни местным жителям новые названия категорически не нравились. Борис Константинович при обсуждении наших планов на автомате употреблял старые и лишь потом, спохватившись, а порой и чуть порывшись в памяти, присовокуплял новые. А удэгейцы, часто новых и не зная, называли реки, протоки, урочища по старинке, как привыкли. Правда, некоторые реки – те же Каменка, Бурливая – переименованы на русский лад так давно, что былые их названия не оставили следа ни на картах, ни в памяти местных жителей.

Кстати, замены тогда коснулись не только китайских топонимов, но и названий некоторых птиц, других животных и растений. Китайская камышовка стала короткокрылой, китайский волчок – длинноносым, китайская иволга – черноголовой. Как не вспомнить, что после событий на Халхин-Голе и Хасане в 1930-х, возвращения Курил и Южного Сахалина в 1945-м точно так же искореняли топонимы и названия с прилагательным «японский»! А потом кое-что вернули – новые имена оказались неудачными. Уссурийский (японский) баклан не живет в бассейне Уссури, китайская иволга не черноголовая (особенно по сравнению с южноазиатскими родственниками) – черная только скобка через затылок!

Между прочим, и с топонимом «Бикин» не все так просто. Согласно одной из версий, удэгейцы изначально называли реку Бики – что-то вроде «старший брат» или «щедрый, благодатный». Буквально – «река, текущая между гор, изобильная рыбой и зверем». А «н» в конце добавили позже, для благозвучия. По общепринятым правилам русского языка, при склонении слова «Бикин» ударение должно падать на второй слог, но все местные жители упорно перемещают его в конец: на Бикине́, по Бикину́. Мы тоже непроизвольно приучились так говорить – иное произношение явно выдавало чужака и новичка на реке.

Как бы то ни было, река Бикин в моем реальном мире стала не менее притягательным местом, чем другой приток Уссури, обозначенный южнее на карте безликим именем Большая Уссурка – литературная река Иман из книжек моего детства.

* * *

Наутро все, естественно, двинули к морю. Не утерпев, до завтрака, в половине шестого. Оно оказалось совсем близко. Каменка впадала в море дельтой из полудюжины поросших ивняком проток. По бортам долины галерейный лес постепенно становился ниже, лиственницы, дубы и березы все более принимали форму японских бонсай. Дальше шла полоса низкорослых диких яблонь с подлеском из жутко колючего шиповника, затем – полоса разнотравья. На седом от росы ровном газоне приморского луга проглядывали темные колокольчики рябчика: приземистые, широколистные и почти черные – камчатский, а бокальчатые, повыше, с четче выраженной шахматной клеточкой на фиолетовом фоне – маньчжурский.

И вот, наконец, песок и камни, мерный шум прибоя, выброшенные на берег ламинарии, распространяющие йодисто-гнилостный запах. Наблюдались и следы человеческой деятельности: мутные шары рыбацких кухтылей, разбросанные тут и там обрывки сетей и прочий хлам, вынесенный волнами. Протоки Каменки, сужаясь, змеились по пляжу, а у самого моря почти исчезали, замытые водой и песком.

Было зябко, дул легкий бриз, в мутноватом небе над ровным морским горизонтом поднималось розовое солнце, похожее на замороженную глазунью. Но наслаждаться восходом пришлось недолго – около восьми с моря надвинулся густейший туман, весь пейзаж утонул в серой мгле. Для большего охвата местности решили разойтись и встретиться уже в лагере. Костя предпочел подробнее обследовать дельту, Юра с фотоаппаратом устремился вдоль берега в южном направлении, Николай направился к смутно чернеющему полуразрушенному рыбачьему стану, за которым угадывалась линия электропередачи с провисшими проводами на покосившихся столбах. Я пошел к ближайшим обрывам.

Мелкие струйки прилива накатывались на берег по понижениям и с тихим шипением растворялись в почти черном вулканическом песке. Песок быстро сменился галькой и валунами, белесыми бревнами плавника. В наносах между камнями, кроме бурых кожистых лент ламинарий, ерошились под ветерком пузырчатые фукусы, еще какие-то ломкие водоросли с запутавшимися в них мелкими высохшими рыбешками типа корюшки. Попадались обломки ракушек и колючих крабов, пустые панцири хитонов, морских ежей и морских тараканов. Низ камней белыми известковыми брызгами облепили морские желуди (усоногие рачки-балянусы), а на вершинах валунов и скал сидели чайки: побольше,