В верховьях «русской Амазонки»: Хроники орнитологической экспедиции - Евгений Александрович Коблик

В экспедицию в обязательном порядке приходилось брать запасную пару – иначе всю вторую половину срока проходишь с мокрыми ногами в безнадежно дырявых сапогах. Мы пытались уберечь обувку от преждевременной гибели, отворачивая раструбы ботфортов вниз – до щиколоток и ниже. Это ноу-хау на какое-то время спасало – двойной слой резины с матерчатой подкладкой пробить насквозь было труднее. Речь, естественно, идет о «дубовых» черных сапогах советского производства. А уж современным хлипким клеенчато-пластиковым болотникам хождение по дальневосточной тайге вообще противопоказано.

Дабы получить эффектные кадры для фильма, то Юра, то Костя в течение двух сезонов неоднократно гоняли остальных экспедиционеров по тщательно выбранным гиблым местам, напоминающим полосу препятствий в джунглях. Называлось это «снимать проходы», а язвительный Алексей окрестил действо «блужданиями в зарослях уссурийского укропа».

В зависимости от задачи камера то была нацелена на панораму, по которой гуськом двигаются люди, утопая в пышной зелени, то выхватывала тщательно выверенный крупный план, да еще с нижней точки. Вот подошва сапога или берца с размаху разбрызгивает глинистую жижу или с треском проламывает колодник. Вот булькают пузыри болота, все ближе подбирающиеся к самому раструбу ботфорта… Были и средние планы: человек на четвереньках карабкается по склону, пыхтя и обливаясь потом, временами съезжая вниз в вихре сыпухи. Или с натугой рвет лианы, опутавшие его, как змеи – Лаокоона. Высшим шиком для «камерамэна» было заснять падение коллеги – тщательно подготовленное или даже непреднамеренное. После десятка дублей актеры (скорее, каскадеры) оказывались на грани бунта и грозились убить горе-оператора.

В среднем течении Бурливая все больше и больше заворачивала на юг, нам же надо было забирать на восток, через перевал в долину небольшой речки Каменки, а оттуда на северо-восток – к устью реки Светлой. Решив, что пора провести разведку перевала, Костя с Юрой ушли влево и вверх по распадку ручья, а я отправился с учетом вниз по долине Бурливой. После расширения поймы с многочисленными рукавами в местах впадений притоков река вдруг спрямляла русло. По левому берегу пошли высокие надпойменные террасы, занятые то дремучим монотонным пихтачом, то лиственничником с березами – явно на месте старой гари. На противоположном склоне преобладали дубы с кленами. Несмотря на перерыв в дожде и тумане, окуляры бинокля немилосердно потели, а одежда стремительно набирала влагу – ведь все время цепляешь капли с листьев и веток.

Почему-то лесные птицы были неактивны и почти не пели – возможно, предчувствовали новый заряд непогоды. На реке чередовались бурые оляпки и горные трясогузки. В ненадолго прояснившемся небе вдруг с давно не слышанным знакомым визгом замелькали стрижи – ага, значит, море уже недалеко! В здешних местах белопоясные стрижи гнездятся на береговых скалах, в отличие от молчунов-колючехвостов, занимающих дупла. Ноздри, казалось, уже чувствовали соленый морской воздух, йодистый запах водорослей, но нет, не дойти, слишком далеко, пора возвращаться обратно…

Спустившись в пойму на обратном пути, чтобы поискать под камнями уссурийских когтистых тритонов, я быстро понял тщетность этой идеи, но случайно вышел на хорошо набитую медвежью тропу. Судя по красноречивым следам, мишка тараном прошивал заросли белокопытника, останавливаясь, срывая и жуя сочные стебли и черешки, оставляя после себя хаос из торчащих обслюнявленных огрызков и сбитых на землю лопухов метрового диаметра. Над тропой висел тяжелый звериный дух.

Вечерело, идти без ружья стало как-то совсем боязно (а ведь Николай предлагал свое!), но сходить с тропы не хотелось, по опыту знал, что «медвежка» – самый правильный и легкий путь. Уговаривал себя не дрейфить, но затылком ощущал нарастающий холодок опасности. Вдруг позади и слева что-то громко зашуршало, затрещало, затопало, и мои нервы наконец не выдержали. Инстинктивно ускоряя шаг, едва не срываясь в паническое бегство, я пересек две мелкие протоки и к лагерю возвращался, уже продираясь сквозь ивняк на другой стороне реки и проклиная свою мнительность.

Через полчаса, по темноте, пришли Юра с Костей – с загадочно-вдохновленными лицами. В отличие от меня, на небольшом отрезке маршрута от горы Семенихи они насладились лицезрением четырех медведей.

Сначала им навстречу по распадку брела медведица с пестуном, пришлось подняться на склон, чтобы уступить дорогу и не быть обнаруженными. Но она все же заметила и без скандала перешла на другой берег ручья.

– Не успели спуститься и чуть пройти – с той же стороны прет здоровенный мишка, упитанный, черный, шерсть аж лоснится вся! Ору: «Стой, куда?» Остановился, ошалело посмотрел, но только на второй окрик дошло – убежал. Сели на колоду, решили переждать. И точно – минут через 20 идет такой же черный, но еще больше! Прошел совсем рядом, как нас не учуял – не знаю. Правда, от него самого такой духан пер! – обычно скупой на эмоции Костя был непривычно восторжен.

– Да, похоже, течка началась у самки. Видал – оба шли, уткнувшись носом в землю, по ее следам? Ухажеры, ясно дело, не до нас им – сейчас как раз пора медвежьих свадеб… Пестуну-то может тяжко прийтись под горячую руку!

– А может, самцы сначала между собой мордобой устроят…

– Скорее всего! Но вообще, мы бы услышали рев. – Тут Юра подмигнул мне: – Жека, извини, гималанских не было, одни бурые! И заснять никого не удалось, Костя своими криками всех распугал. Хотя во время гона, может, оно и правильно…

Ну, бурых-то медведей я повидал и на Вологодчине, и в Коми, и в Сибири, да и на Бикине тоже. Белых – на острове Врангеля. А вот гималайского (Юра всегда говорил – «гималанского») видел только единожды и издалека. Как-то раз Косте повезло – отошел от нашего привала на сотню метров и наблюдал почти картину Шишкина: медвежонок в развилке сучьев кедра и белогрудая мамаша ближе к подножию. Медведица тревожно выглядывала то справа, то слева от ствола, а потом спустилась, подав сигнал детенышу. Пока я подбежал, поняв, что Костя наткнулся на интересное, зверей и след простыл!

Маленький укол зависти я почувствовал и сейчас, но, вспомнив вечерний треск на медвежьей тропе и холод в затылке, подумал: бог с ними, медведями, хорошо, когда первым их увидишь, а ну как наоборот… Помнится, на Енисее меня однажды мишка целенаправленно скрадывал – так себе ощущение, пришлось на дерево лезть! А еще хуже – услышать грозный рев невидимого в лесу медведя и понять, что наши пути неминуемо пересекутся.

Чистые быстрые реки восточного склона, похоже, были настоящим медвежьим царством. Сочный белокопытник, начинающая поспевать жимолость, потом смородина, малина, а с конца июня пойдет на нерест лосось – сима, горбуша, за ними кета… Речки тут