Руководство джентльмена по пороку и добродетели - Маккензи Ли

чтобы не выбить мне локтем глаз, переплетая косу. Когда он перевязывает волосы лентой, из-под нее выбивается длинный курчавый локон и ложится на ухо. Мне хочется заправить его в косу, но я только откусываю еще кусок булочки.

– Простите за скудный стол, – криво улыбается мне Элена, садясь напротив. – Не каждый день у нас на пороге объявляются трое путешественников с таким видом, будто их кто-то выловил из моря. Да еще и из багажа у них только скрипка и украденная шкатулка.

– Точно! – смеется Данте. – Скрипка. Совсем забыл.

– Вы играете? – спрашивает Элена, глядя то на меня, то на Перси.

– Я играю, – отвечает Перси.

– И как?

– В смысле?

– Хорошо играете?

– Смотря что для вас хорошо.

– Прекрасно он играет, – вмешиваюсь я. Перси под столом пихает меня коленом.

Элена ставит на стол банку виноградной патоки и звенит о стекло ложечкой.

– Наш отец музицировал.

– Он же был алхимик? – удивляюсь я.

– А на досуге музицировал, – объясняет Элена.

– Мой отец тоже, – говорит Перси. – Скрипка досталась мне от него.

Подает голос Данте, сидящий на корточках и тыкающий в огонь кочергой, как маленький:

– В спальне есть его ноты. В моей спальне. Где вы… Я их сохранил. Если хотите… если вам интересно… можете…

– Данте, зачем ему отцовские ноты? – осаживает брата Элена, достает из шкафчика чашки и расставляет их перед нами. Когда она наклоняется, вырез платья отвисает так низко, что мне видно даже ее пупок. Я чуть не откусываю вместо хлеба кусок свечи.

Данте алеет, но Перси, благослови его господь, вежливо отвечает:

– С радостью взгляну. Давно уже не играл.

– Он обычно играл на… на стеклянной гармонике. И его музыка… ноты написаны для кристаллофона. Но все равно…

– Если вы по-прежнему торопитесь уехать, – перебивает его Элена, – из центра города ходят дилижансы до самой крепостной стены. А там можно нанять извозчика. – Нас как будто настойчиво выставляют за дверь… но тут Элена добавляет: – Впрочем, если вы никуда не торопитесь, мы будем рады приютить вас еще на пару дней.

С братом она явно не советовалась: услышав ее слова, Данте с грохотом роняет кочергу.

– Ч-чего?

Элена делает вид, что не услышала, и продолжает:

– Вы проделали такой долгий путь, жаль будет сразу вас отпускать. Раз уж вы путешествуете, посмотрите заодно и Барселону. Сюда из Англии мало кто доезжает, но город очень интересный. Форт, крепость…

– Нам надо ехать дальше, – начинает Перси, но Элена не дает ему договорить.

– В пятницу вечером мы идем в оперу, останьтесь хотя бы до тех пор. С Парижем мы, может, и не сравнимся, но нам наш театр очень дорог. – Она улыбается мне хищной улыбкой, которая совершенно не вяжется со столь щедрым предложением.

Я с ходу могу назвать с десяток причин немедля отсюда сбежать: тут и ее улыбка, и куча страшных, мерзких мертвых штуковин в кабинете, и Перси, который меня не любит и второй ночи в одной кровати с которым я попросту не выдержу. Но я не хочу и уезжать, пока не расспрошу Данте про алхимические лекарства его отца или не найду хоть какое-нибудь средство помочь Перси. Я готов даже смириться, что Элена следит за каждым нашим шагом так же пристально, как я изучаю ее саму. Если они так тщательно скрывают какую-то свою тайну, значит, она того стоит.

– Надо посоветоваться с Фелисити, – говорит Перси.

– С радостью сходим в оперу, – одновременно с ним отвечаю я. Но нас обоих перебивает визг Данте:

– Бежит!

Крышка стоящего на огне чайника дребезжит, из-под нее валит пена, трещит огонь. Элена, шепотом выругавшись, оборачивает руки юбкой и кидается вызволять чайник. Перси бросается на подмогу – снимает крышку с горшка. Элена переливает какао в горшок, тоненькая струйка проливается мимо, и на льняной скатерти остается длинное темное пятно. Пара капель попадает на отброшенный Эленой конверт, и я, почувствовав необходимость как-то вмешаться, сгребаю письма в стопку на край стола.

– Может, отнести?..

– В кабинете на столе коробка, – бросает Элена, продолжая переливать какао. – Данте, не сиди ты. Достань тарелки и приборы.

Я крадусь в студию и снова спотыкаюсь о чертову доску. После светлой кухни тут совсем темно: окон нет, а весь свет из коридора скрадывают шкафы и темные обои. Кажется, на меня уставились своими пустыми темными глазницами все до единой посмертные маски.

Стол, как и вся комната, завален – бумагами и всякой жутью. Но я все-таки нахожу в дальнем углу коробку. Сняв с нее несколько папирусов и какой-то гипсовый слепок, я наконец вижу пачку писем. Верхнее адресовано Матеу Роблесу. Наверно, Элена с Данте совсем не успевают разбирать почту – вон, даже письма мертвому отцу до сих пор хранят. Не в силах совладать с любопытством, я заглядываю чуть-чуть вглубь стопки. И вот передо мной лежит конверт из добротной кремовой бумаги, запечатанный сломанной пополам печатью зеленого сургуча с оттиском трех лилий.

Я едва не роняю все письма. Это же герб Бурбонов!

Но, в конце концов, король Испании тоже Бурбон, может, это просто какая-нибудь квитанция. Или весточка от друзей при дворе. Вовсе не факт, что на конверте оттиск кольца с пальца того самого герцога Бурбона, который украл у Роблесов шкатулку и чуть нас не убил.

Я беспорядочной кучей сваливаю письма на стол и дрожащими руками открываю конверт: «Condesa Роблес! Касательно нашего соглашения по поводу Лазарева ключа, принадлежащего вашему отцу…»

– Заблудились?

Я резко оборачиваюсь. В дверном проеме, опираясь рукой на косяк, стоит Элена и игриво мне улыбается. Увидев письмо в моей руке, улыбаться она тут же перестает и настороженно щурится.

– Что вы себе позволяете?

– Я просто… проверял… что туда отнес письма.

Она не спускает с меня пристального взгляда, от которого за шиворот стекают крупные капли пота. Мой первый порыв – спрятать письмо за спину, но она и так уже поняла, чем я тут занимался.

– Завтрак готов, – произносит она.

– Ах да.

Я еще раздумываю, не прикарманить ли письмо, но сомнения быстро отпадают: Элена выдергивает его у меня так резко, что клочок остается зажат у меня в пальцах. В кухне она бросает письмо в огонь.

Я сажусь рядом с Перси и прячу под стол кулак с клочком письма. Едва Элена принимается за еду, я разглаживаю на колене бумажку и читаю подпись расплывшимися чернилами: «Луи Анри де Бурбон, герцог Бурбон, принц Конде».

Мы с Перси вместе выходим из-за стола и наверху лестницы едва не сбиваем с ног Фелисити: она как раз вышла из комнаты, лохматая и осоловелая со сна.

Не успевает она пожелать нам доброго утра, я заталкиваю ее к нам в спальню – Перси заходит следом – и закрываю дверь.

– Смотрите, что я нашел.

Я расправляю клочок бумаги, который сжимал в кулаке весь завтрак (это тянет на подвиг), и показываю им. Ладонь вспотела, и чернила чуть размазались, но все слова различимы.

– Нашел в кабинете письмо, вот, оторвал