Руководство джентльмена по пороку и добродетели - Маккензи Ли

– Можно задать вам… – начинаю я. Данте внимательно слушает и, кажется, готов ответить, но тут вмешивается Элена:

– Он унес свои наработки с собой в могилу. Раз вы читали его книгу, вы знаете не меньше нашего. Если вы приехали сюда ради его достижений, мы бессильны вам помочь.

У меня обрывается сердце. Впрочем, она говорит слишком заученно, как будто заранее готовилась к вопросу, и я ей не верю. А глаза Данте так и бегают: из него вышел бы никудышный игрок в покер.

– Вы знаете, как ее открыть? – спрашивает Фелисити. – Должен быть шифр… слово, которым она отпирается.

Данте качает головой.

– Он нам не говорил. Но спасибо… спасибо, что вернули… что вернули нам… Она очень… была очень… простите… – Он сдавливает пальцами переносицу, как будто с трудом сдерживает рыдания. Гордо вскидывает взгляд и с сухими глазами договаривает: – …Была ему очень дорога. И нам дорога. Он наказал нам ее хранить, а мы… Но вы ее вернули. – Он смотрит на Фелисити, она улыбается, и бедняга пунцовеет.

Повисает неловкое молчание. Данте, как маленький мальчик, пинает стул и произносит:

– Был очень рад с вами познакомиться.

– Конечно, не смеем больше вас задерживать. – Фелисити встает с подлокотника моего стула, Перси берется за скрипку, и на секунду мне кажется, что наше полное опасностей путешествие так и закончится – одним коротким разговором и полным провалом. Мне страшно даже взглянуть на Перси: вдруг сгорю со стыда, что подвел его.

Но тут вступает Элена:

– Не глупите. Вы ехали из самой Франции, так хоть переночуйте у нас.

– Они не… – пытается возразить Данте, но она его не слушает.

– Вы оказали нам огромную услугу. – Она показывает пальцем на шкатулку, которую Данте продолжает держать в руках. – Это меньшее, что мы можем для вас сделать.

– По-моему, это не… – произносит Данте.

– Не хотим вас стеснять, – одновременно с ним возражает Фелисити.

– Хоть переночуйте, – перебивает Элена – получается, их обоих. – Поешьте, смените одежду, поспите разок в нормальной постели. Пожалуйста, оставайтесь.

Фелисити, кажется, не собирается сдаваться, и я решаю вклиниться:

– Да, спасибо, с радостью у вас заночуем.

Фелисити сверлит меня грозным взглядом исподлобья, Данте награждает точно таким же взглядом Элену. Ни я, ни она не обращаем внимания. Не уверен, что Элена предложила приютить нас только из благодарности, но сам я точно замышляю недоброе. Она совсем не убедила меня, что в этом доме нет ничего, что помогло бы Перси, и если Элена не собирается выдавать тайн, то на Данте, кажется, достаточно чуть надавить, и он сломается, как дрянная мебель. Мне уже не терпится на него надавить.

Элена ободряюще поглаживает брата по плечам кончиками пальцев.

– Данте, проводишь гостей на второй этаж?

– Да. Конечно. – Он поднимается на ноги, спотыкается об открытый ящик стола и цепляется за кристаллофон. Стекло звенит о стекло – тоскливый, зловещий звук.

– Вы играете? – спрашивает Перси.

Данте снова краснеет.

– Нет, я нет. Это…

– Вашего отца? – договаривает за него Перси.

– Из его коллекции, – бормочет Данте.

– А как кристаллофон связан с алхимией? – спрашиваю я.

– Не с алхимией… со смертью, с погребальными ритуалами. Перед… смертью он очень… увлекся этой темой.

– Данте, – предупреждающе произносит Элена. Ее голос натянут, как тетива лука с отравленными стрелами.

Данте опускает руку в стоящую рядом миску с водой и проводит пальцем по одной из стеклянных полусфер. Раздается дрожащий звук – скорее дребезжание, чем нота.

– Есть одна песня… – объясняет он. – Считалось, если ее сыграть на кристаллофоне, можно… призвать духов умерших.

15

Дом хоть и высокий, но тесный, и на нас троих не хватает кроватей. Единственную свободную занимает Фелисити, мы же с Перси ночуем у Данте в скудно обставленной комнатке на втором этаже. Стены когда-то были алыми, но выцвели до медно-бурого оттенка засохшей крови. Данте выдает нам ночные сорочки и чистую одежду на утро: наконец-то можно будет вылезти из той, что мы носили две недели, и хорошенько ее замочить, а то она уже закаменела.

Хотя по дороге мы с Перси много раз спали в одной кровати, сегодня мы впервые за все путешествие спим вдвоем и только вдвоем – к тому же постель наконец-то чистая, и у меня нет оправдания, чтобы не переодеваться перед сном. Я никогда раньше не стеснялся обнажаться при Перси, но сейчас вдруг при одной мысли об этом кровь бросается не только в лицо, но вообще всюду. Так что я дожидаюсь, пока Перси вооружится бритвой и отвернется к зеркалу, и наскоро переодеваюсь. Данте природа наградила совершенно средним ростом, и мои ладони тонут в рукавах ночной рубашки. Приходится постоянно поднимать руки, чтобы рукава задрались. Чувствую себя дирижером в оркестре.

Перси уступает мне место у туалетного столика, и я впервые за несколько недель нормально умываюсь: подобное наслаждение я в последний раз испытывал еще в Париже, в те две минуты, когда мы с Перси целовались.

– Что-то здесь не так, – говорит он мне в спину. Я слышу, как он ходит по комнате и чем-то шуршит, готовясь ко сну.

Свет очень скудный, зеркало все в точках, а мои мысли заняты тем, как бы не перерезать себе бритвой горло, но я все-таки отвечаю:

– И что же?

– Ну не знаю, Элена с Данте странные. И весь наш разговор.

– Думаешь, нас уговорили переночевать, чтобы задушить во сне, а то мы слишком много знаем? – Я соскребаю с бритвы мыло на край лохани. – По-моему, они не были с нами честны.

– Почему же? Накормили, пустили ночевать – более чем честно.

– Мне кажется, они знают, что в шкатулке. Или хотя бы догадываются. Когда я спросил про панацеи, у них обоих глаза забегали. То, что внутри, явно связано с трудами их отца.

– Может, он искал способ превращать камни в золото. Это ведь тоже алхимия.

– Но мы же не ради этого секрета приехали.

– Ну, может, в шкатулке как раз эти камни.

Сзади раздается шелест: Перси сбрасывает одежду. Бритва задевает мой подбородок, выступает блестящая капелька крови. Я зажимаю порез пальцем.

– Завтра перед отъездом расспрошу Данте, – говорю я.

– О чем?

– О панацеях. Думается, если застать его одного, он вполне разговорится. Милый юноша. – Я задираю голову, чтобы лучше видеть, не упустил ли я пару волосков на подбородке. – Другое дело сестра. Она какая-то…

– Злая?

– Именно. Зато красавица, а характер можно чуть-чуть потерпеть.

Перси смеется, хотя выходит больше похоже на стон.

– Генри Монтегю!

– Чего? Она правда красавица!

– Иногда мне кажется, что ты способен начать увиваться даже за хорошо убранной кроватью!

– Нет, на такое я не способен… Погоди, кровать-то хоть симпатичная? – Теперь Перси определенно стонет. Я смываю с лица остатки мыла. – Дорогой, будь ты хоть вполовину таким красавчиком, как я, ты бы понял…

Тут я оборачиваюсь, и все слова осыпаются с языка трухой. Перси сидит на кровати, возясь с лежащей на тумбочке трутницей; на нем одна только длинная ночная сорочка,