Руководство джентльмена по пороку и добродетели - Маккензи Ли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вроде бы все по-прежнему – и одновременно все изменилось.
Дорога вдоль берега такая холмистая и колдобистая, что мы сами не замечаем, как оказываемся в Испании и перед нами маячит таможня. В Кале Локвуд, помнится, долго мучился, чтобы нас пропустили, тут же все еще хуже: у нас на троих ни одного паспорта, и мы не знаем толком ни французского, ни испанского – сразу нас не заворачивают, но приходится задержаться. Не в нашу пользу оборачивается и то, как мы похожи на бродяг: почти две недели не мылись, не брились и с самого нападения разбойников не меняли платья. По пути мы пытались привести себя в пристойный вид, но все равно смердим.
Новые документы делаются не один день, а пока мы останавливаемся в приграничной гостинице для едущих в Каталонию. Богатые постояльцы спят в отдельных номерах на втором этаже, но мы, всего с парочкой су на троих и без испанских денег, в их число не входим и спим на соломенных матрасах в общей комнате. Здесь тесно и шумно, бóльшая часть постояльцев мужчины, но есть и парочка семей. Их младенцы вопят как резаные. Как же я надеюсь, что к нашему возвращению – если мы доживем до дома – Гоблин уже подрастет и перестанет вопить.
Фелисити успевает разговориться с какой-то старой девой и одолжить у нее книгу, мы с Перси оставляем ее за чтением, выходим во двор и забираемся на крышу конюшни. Дранка крыши круто уходит вверх; чтобы не сползать вниз, мне приходится подтянуть колени к груди и упереть ступни в сточный желоб. Перси ложится на спину и смотрит в небо, болтая свешенными с крыши ногами. Внизу, под крышей, пофыркивают лошади, свежие почтовые уже рвутся в путь.
Какое-то время мы молчим. Перси витает в своих мыслях, а я сосредоточенно сворачиваю самокрутку из обрывка страницы потрепанной Библии, которую нашел в общей комнате. Можно было бы засыпать табак прямо в нос, но, к стыду своему, я за свою жизнь ни одной понюшки не осилил без чихания. И пусть на самокрутку ушла чертова уйма времени, я все равно ее скрутил. Наконец я тянусь прикурить к масляному фонарю, висящему над дверью конюшни. Для этого мне приходится перегнуться через край крыши. Перси хватает меня за полу камзола, чтобы я не упал.
– Где же твоя трубка? – спрашивает он, глядя, как я делаю затяжку и шаткая конструкция чуть не рассыпается у меня в руках.
Прежде чем ответить, я запрокидываю голову и с наслаждением выдыхаю длинную струю дыма.
– Где-то во Франции, с Локвудом и всеми нашими вещами. Слушай, зато я могу одновременно курить и читать Священное Писание.
– Ты, как всегда, очень находчив.
Я протягиваю ему сигару на ладони.
– Осторожно, она вот-вот развалится.
Перси не берет самокрутку в руки: он подносит лицо к моей ладони и затягивается. Его губы легко касаются моей кожи, и по телу пробегают мурашки, будто облачко по лунному диску, – и я едва не вздрагиваю. Хочется сделать глупость: податься вперед и накрыть его губы своими, – но вместо этого я обхватываю ладонью его подбородок и скребу отрастающую щетину.
– Дорогой, ты такой колючий.
Перси выдыхает дым прямо мне в лицо, и я, закашлявшись, отшатываюсь. Перси смеется.
– А ты весь в веснушках.
– Как так? Быть не может! Они совсем мне не идут!
Какая мелочь – мы за эти недели превратились в настоящих страшилищ. Мы обгорели и обветрились, а я еще и похудел: в Париже мне подогнали жилет точно по фигуре, но теперь, чтобы он хорошо сидел, приходится оттягивать несколько сантиметров ткани. Спину вдоль и поперек искусали блохи из захудалых гостиниц, и, подозреваю, я невольно дал прибежище счастливому семейству вшей. А грязь и дорожная пыль и подавно вросли в нас, будто кожа.
Я снова протягиваю Перси сигару, но он мотает головой.
– Угощайся! – настаиваю я.
– Не хочу.
– Бери-бери, табак полезен для здоровья.
Не самое страшное из того, что я ему говорил, но явно в первой десятке. Какой же я болван!
Перси втягивает щеки и снова устремляет взор к небу.
– А тебя, значит, мое здоровье заботит?
– А не должно?
Перси надувает губы, и мне почему-то кажется, что я сказал что-то не то.
Я ерзаю коленями по крыше, будто надеюсь найти там, что сказать, чтобы нам снова не поссориться. Перси закрывает глаза, складывает руки на животе и глубоко вздыхает. Фингал у него под глазом начинает бледнеть, а в темноте и вовсе кажется тенью. Я говорю себе, что все осталось по-прежнему, но сам в это не верю. Мы лежим на крыше, будто бледные тени прежних нас, будто подменыши, и отчаянно пытаемся вести себя как настоящие.
«А что, если припадок повторится? – всплывает из глубин моего сознания, будто обломки корабля из пучины морской. – Прямо сейчас?»
– Как ты себя чувствуешь? – не подумав спрашиваю я.
Перси не открывает глаз.
– Не спрашивай, просто чтобы спросить.
– Перси, я вообще-то за тебя волнуюсь.
– Я должен сказать, что все хорошо, чтобы тебя успокоить?
– Я… – У меня вдруг сводит живот: я же именно на это и надеялся. Я делаю новую длинную затяжку и, выдыхая дым, прошу: – Скажи правду.
Перси чешет ноги сквозь брюки:
– Ладно. Паршиво мне. Я устал, все болит, мы целыми днями скачем верхом, и от этого еще хуже, но, если я хоть раз скажу, что устал, Фелисити начнет надо мной суетиться и мы неделю не сдвинемся с места. Мне стыдно, что вам пришлось увидеть меня в таком состоянии. Я плохо сплю, а раньше так бывало, что припадки возникали именно от недосыпа, и я боюсь, что это случится снова. Каждый раз, когда я чувствую хоть что-то необычное, я пугаюсь, что вот оно, начинается, и мы из-за меня застрянем в какой-нибудь дыре. – Он смотрит мне в глаза, гордо вздернув подбородок. – Вот так я себя и чувствую. Доволен, что спросил?
Он хочет снова меня оттолкнуть, но я стою на своем.
– Да.
Хмурые складки на лбу Перси разглаживаются, и он смотрит в небо, по очереди щелкая суставами пальцев.
– Прости.
Я вдыхаю дым полной грудью, до треска в ребрах.
– Это больно? Когда… оно случается?
– Не знаю. Слава богу, я потом ничего
