Руководство джентльмена по пороку и добродетели - Маккензи Ли

кубков обозначает способность отпускать прошлое. То, что давит и мешает дышать, но мы уже привыкли к этой тяжести и не хотим ее отпускать.

Эрнеста переворачивает новую карту. Мерцающий свет фонаря отражается от изображения черепа. Карта лежит вверх ногами.

– Смерть. Перевернутая, – сообщает Эрнеста.

Я, конечно, ни во что такое не верю, но сам не заметил, как увлекся, а заглянуть в пустые глазницы черепа – это, скажу я вам, жутко.

– Это значит?..

– Ты не умрешь, – отвечает Эрнеста, будто прочитав мои мысли. Хотя, наверно, при виде этой карты все что-то такое спрашивают. – Перевернутая смерть – это превращение. Новая жизнь или новый взгляд на прежнюю.

Она не глядя достает мою последнюю карту и кладет ее на Короля Кубков. Это Король Жезлов. Кажется, два короля переглядываются, хотя их глаза и обращены внутрь черепа.

Про второго короля она ничего не говорит и долго молча изучает две эти карты, морща и без того морщинистый лоб.

– На востоке, – наконец произносит она, не поднимая глаз, – есть традиция под названием кинцукурой. Это искусство реставрации разбитой керамики с помощью лака с примесью толченого золота, серебра и других металлов. Оно показывает, что сломанное можно починить, и будет еще лучше прежнего.

– Зачем вы мне это рассказываете? – спрашиваю я.

Эрнеста наконец смотрит мне в глаза. Ее радужки в лунном свете кажутся обсидиановыми.

– Просто знай, – отвечает она, – что выживание когда-нибудь закончится и начнется жизнь.

Не знаю, что на это ответить. Горло вдруг перехватывает, и я только киваю.

Эрнеста собирает карты и уходит, оставляя меня переваривать мой расклад, запивая мысли о нем каким-то едким спиртом, который дал мне Паскаль; на вкус полная мерзость, должно быть, это какое-то лекарство. Я откидываю голову на перила и смотрю на звезды. С берега реки прилетает светлячок и опускается мне на колено, мерцая золотом, будто он упавшая звезда.

Рядом кто-то садится, смотрю – Перси. Он прижимается ко мне плечом, его кожа блестит в свете фонарей. Он подтягивает колени к груди, все еще немного деревянным движением: видимо, тело до сих пор ломит, – прячет в колени подбородок и смотрит на меня. На его щеках паутинки теней от длинных ресниц.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я, чтобы снова не повисло неуютное молчание – и чтобы не сказать что-нибудь гораздо, гораздо глупее.

Перси рассеянно трогает ладонью сгиб локтя, откуда ему пускали кровь.

– Уже лучше.

– Хорошо. Рад… слышать. – Моя собственная ладонь ныряет в карман и сжимает шкатулку алхимика. Под пальцами крутятся диски. – Не хочу с тобой ругаться.

Перси смотрит на меня.

– Я тоже не хочу, чтобы ты со мной ругался.

Я, сам того не ожидая, громко прыскаю от смеха – сейчас все настолько как раньше, что я расслабляюсь. Может, правда дело в спирте, хотя выпил я немного.

– Будешь? – протягиваю бутылочку Перси. Он качает головой.

Я делаю еще глоток для храбрости, но в голове так и сидит навязчивая мысль: Перси болен, Перси скоро уедет в бедлам, а еще он мне не доверяет.

– Поехали в Барселону? – предлагаю я, не очень представляя, что говорить дальше.

– Хочешь все-таки вернуть шкатулку?

– Ну да, но вообще я обдумал все, что сказали Фелисити и бабушки… Насчет Матеу Роблеса. Если он алхимик и придумывает лекарства и… забыл слово.

– Панацеи.

– Да, точно.

Перси понимает, что я хочу сказать, раньше, чем я успеваю подобрать слова.

– Я уже пробовал лечиться алхимическими методами.

– Но вдруг именно его метод сработает? Вдруг он тебя вылечит? Мне кажется, глупо будет даже не попытаться.

– Монти, знаешь, сколько врачей уже обещали меня вылечить?

– Так почему не попробовать еще раз? Если ты сможешь управлять своей… болезнью, тебе не нужно будет уезжать в Голландию. Ты сможешь вернуться домой. Вместе со мной.

Перси закусывает нижнюю губу и молча смотрит на звезды. Не представляю, почему он не прыгает от радости: да, да, поехали в Барселону, там могут меня вылечить, и не придется ехать в бедлам!

– Я бы лучше… – он замолкает, подпирая большим пальцем подбородок.

– Поехали, прошу тебя! – Его непонятное молчание заставляет меня хвататься за любую соломинку. Мне хочется крикнуть: «Позволь мне тебе помочь! Я столько лет, сам не зная, тебя предавал, дай же хоть разок помочь!» – Что мы теряем, в конце-то концов?

Прежде чем он успевает ответить, с другого боку от меня садится Фелисити. Ее юбки на миг вздуваются и опадают на настил.

– Итак, – начинает она, как будто мы уже обсудили план действий и все решили, – завтра займемся поисками Локвуда. Или хотя бы найдем какую-нибудь квартиру. Можно показать им банковский чек, даже если снять денег не получится…

– Поехали в Барселону? – перебиваю ее я.

Фелисити резко поворачивает ко мне голову и с таким искусством выгибает бровь, что она кажется нарисованной.

– Прости, что?

– Бабушки сказали, что шкатулку надо непременно вернуть владельцу, – говорю я.

– И как мы туда поедем? У нас ни еды, ни кареты, ни денег.

– Можно попробовать снять с отцовского счета.

Фелисити принимается качать головой.

– Нет-нет, даже не думай. Пусть со шкатулкой и Роблесами разбирается кто-то другой. Нам нужно просто найти Локвуда и постараться вернуть шкатулку королю.

– Но она же не его!

– Да, но как-то же она у него оказалась. Наверняка подарок.

– Зачем делать подарок в шкатулке, которую никто потом не сможет открыть? Это как-то глупо. Нет, шкатулка явно украдена, и если возвращать, то настоящему владельцу. Вернем ее Матеу Роблесу – и дело с концом. Герцог наверняка сразу от нас отстанет, зачем мы ему без шкатулки? А если мы разыщем Локвуда, он мигом отправит нас домой.

– Не факт, – возражает Фелисити. – Да, в Версале ты опозорился, но, если мы его разыщем, возможно, он будет так рад, что мы живы, и так горд нашей находчивостью, что позволит нам путешествовать дальше. А вот если мы сейчас отправимся в Испанию, это уже точно конец. Такого нам не простят.

Об этом я не подумал. Пробежки нагишом по всему Версалю должно быть достаточно, чтобы отец окончательно поставил на мне крест и лишил наследства – пусть Гоблин порадуется, – но это если мы поедем домой немедленно. Если же Локвуд согласится позволить нам путешествовать дальше и остаток гран-тура пройдет без сучка без задоринки, в конце года недоразумение в Версале покажется лишь маленькой осечкой и, быть может, я еще смогу сохранить свое положение. На крайний случай можно еще принять умоляющий вид и давить на жалость: смотрите, отец, сколько ужасов я пережил, пожалуйста, пожалуйста, не лишайте меня наследства!

Но вот Перси от того, что мы продолжим путешествие, будет ни жарко ни холодно: потом он все равно отбудет в Голландию.

– Владелец шкатулки – алхимик, – настаиваю я. – А если он, как тебе сказали на лекции, действительно изучает лекарства от всех болезней, возможно, он знает, как помочь Перси. Вдруг получится обменять шкатулку на его исцеление?

Фелисити, нахмурившись, переводит взгляд на Перси.

– Ты с ним согласен?

Перси