Отстойник - Дикий Носок

ткани её одеяния. Мгновение спустя толпа накинулась на девушку со всех сторон, жадно потянула, потащила, разрывая на части. И только гневный окрик испанского инквизитора заставил её отринуть, бросив желанную добычу. Многострадальная ночнушка моментально была разодрана в клочья, свисая обрывками ткани с веревок.

«Ведьма!» – отчетливо проскрипел старческий голос на русском.

«О Господи, да ведь это и не мусор вовсе! Это костер! Костер!» – внезапно дошло до Кати. Осознав чудовищную истину, пленница задергалась, забилась, словно рыбешка в садке, вытащенном на берег, веревки впились в тело. Но она не чувствовала боли, вообще ничего не чувствовала, кроме затопившего её с головы до пяток животного ужаса. Катя мычала, давясь кляпом во рту, не замечая, что описалась, и горячие струйки мочи стекают по ногам. Одна радость – размочаленный кляп вывалился и, глубоко вдохнув, девушка заорала во все горло: «А-а-а! Помогите!»

Её отчаянные вопли словно подстегнули толпу. Та вновь заволновалась, вплотную подступив к костру. Откуда-то из-за спин сектантов появилась грузная старуха и торжественно прошествовала вперед, неся в руках, обмотанных тряпками, глиняный горшок. Толпа притихла, предвкушая невиданное зрелище. Катя, замерев, тоже никак не могла отвести от него глаз. Старуха опустилась на колени, накрошила в горшок обломков сизой травы и сосредоточенно принялась раздувать угли. Сектанты, затаив дыхание, следили за каждым её движением. Дружный выдох облегчения пронесся по плотным рядам, когда из горшка робко выглянул язычок пламени, высветив морщинистое лицо. Все также молча и неспешно старуха потыкала в горшок палкой, туго обмотанной тряпьем. Самодельный факел вспыхнул.

Падре Хименес взял факел, победно поднял его над головой и повернулся лицом к ведьме. Толпа взвыла. Его хищное лицо ничего не выражало, лишь черные глаза горели безумием. Катя завизжала. Нарочито медленно священник сделал несколько шагов и опустил факел в кучу листьев. Сухие и ломкие, они бодро затрещали, пожираемые огнем. Еще минута или две и огонь доберется до Катиных ног, ласково лизнет, согревая, опалит волоски на коже, а потом безжалостно вцепится алыми клешнями и будет обугливать кожу, мясо, кости. Совершенно некстати Кате вспомнились бесчисленные поездки на шашлыки во время романа с Аланом. Как подрумянивалось мясо на шампурах, распространяя дивный аромат, истекая жирком и покрываясь вкуснейшей корочкой. Очень скоро корочкой покроются её ноги, и аромат будет не менее вкусным. Чем она хуже свиньи, в конце концов?

«Да за что, Господи? Что я Вам сделала? Умоляю, не надо! Не надо!»

Но даже если бы Катя не просто выла, теряя человеческий облик, а пела «Марсельезу», танцевала у шеста или произносила Нагорную проповедь, Дон Хименес уже и сам не мог бы остановить происходящего и лишить кровожадную толпу долгожданного зрелища. Только Господь и был способен на это. Ну, или еще один персонаж.

Парамошка появился словно из-под земли. Просто возник неслышной тенью рядом со святым отцом, непочтительно ухватил его сзади за волосы и, стукнув по ногам, заставил опуститься на колени. Острый обломок кости, служивший ему в отстойнике ножом, без труда проколол кожу и вонзился в жилистую шею Дона Хименеса.

«Дьявол,» – только и успел прохрипеть тот, прежде, чем его шея разошлась пополам, словно треснувшая льдина. Где-то внутри булькнуло, и из трещины ручьем хлынула горячая кровь. По-прежнему придерживая одной рукой голову осевшего кулем священника за волосы, другую руку Парамошка подставил под горячую струю и с наслаждением облизал кровь врага с пальцев. Как давно он мечтал это сделать! Убить человека, уничтожившего весь его мир. Вскинув руку с окровавленным ножом вверх, индеец издал дикий победный вопль. Охнувшая в который уже раз за сегодняшний день толпа сектантов в ужасе замерла и отпрянула назад, позабыв даже о вопящей и безуспешно пытающейся подобрать ноги повыше ведьме.

Дикарь был страшен: дьявольская улыбка окровавленных губ и выражение превосходства на окаймленном длинными черными патлами лице вселяли ужас, почти голое, поджарое, мускулистое тело наводило на мысль скорее о диком животном, чем о человеке. Безжизненное тело священника с почти отрезанной головой черной ветошью лежало у его ног, заливая кровью мгновенно каменеющую пыль. Одинокий огонек добрался до потертой сутаны Дона Хименеса и попробовал её на вкус. Лакомство оказалось годным. Огонек откусил ещё кусочек, набрался сил и уже не раздумывая стал пожирать ткань, непристойно обнажая худые, буйно поросшие жестким, черным волосом ноги.

Но и рабы Божьи в кровожадности дьяволу ничем не уступали. Толпа угрюмых, настороженных и полных решимости сектантов, подобравшись, словно единый организм, потихоньку, в полном молчании обступала индейца. Не дожидаясь атаки, Парамошка напал первым.

***

«Ну слава тебе, Господи, отмерла,» – с удовлетворением сказал Никимчук, глядя на зашедшуюся в рыданиях Катю. – «Так-то оно лучше. Бабам – им завсегда надо свое горе выплакать, сразу легче становится. И не мешайте ей. Пусть навоется всласть, сколько душа требует. А то я уж переживать начал. Сидела, как истукан каменный.»

Эдуард Петрович покивал, полностью соглашаясь с сей глубокомысленной народной мудростью. Уже отмытая в озере и одетая, Катерина рыдала, уткнувшись в его грудь. Хотя женских истерик Эдуард терпеть не мог, оказаться её жилеткой для слез было даже лестно. Нежность накатила на него и застряла комом в горле, так что ни сглотнуть, ни слова сказать. А сказать Кате ему хотелось многое, хотелось ласково гладить её запушившиеся, чисто вымытые волосы, целовать в висок, едва касаясь сухими губами, шептать на ушко бессмысленные нежности. Но руки вдруг словно одеревенели и перестали слушаться, а слова разбежались из головы шустрыми тараканами. Поэтому Эдуард Петрович лишь неловко поглаживал девушку по спине. Притихший Руслан сидел рядом и испуганно смотрел на мать.

Катерина пребывала в состоянии ступора много часов. И тогда, когда её отвязывали от шпалы, затоптав и раскидав загорающийся костер, пока озверевшее стадо агнцев Божьих убивало Парамошку. И все то время, пока они бежали с места побоища со всех ног. Ноги то Катя переставляла сама, но уж больно медленно, поэтому пришлось подхватить её с обеих сторон под руки и тащить силой. И долгие часы, которые она провела, безучастно сидя на земле в лагере. Поднесли воды – выпила, дали ягод – пожевала, послушно позволила себя вымыть и одеть. И вот, наконец, словно плотину прорвало. Вдоволь нарыдавшись, Катя, тихонько всхлипывая, уснула все там же – на плече Эдуарда.

Пока девушка пребывала в оцепенении, отщепенцы думали и решали стоит ли им покинуть насиженное место и спрятаться хотя бы на время. Судили, рядили и постановили не дергаться. Суровый испанский инквизитор – идейный вдохновитель охоты на ведьм – мертв, а без него сектанты, будто стадо