Литературные первопроходцы Дальнего Востока - Василий Олегович Авченко

суше, первые прозвучавшие выстрелы – это Пхеньян, утро 28 февраля. Передовой отряд русских казаков, пересёкший Ялу в районе Вижу, прошел 200 миль на юг по корейской территории, чтобы встретиться с японцами и выяснить, насколько далеко на север они продвинулись…» О русских Лондон пишет со слов троих американцев, эвакуировавших женщин с приисков иностранной концессии: «Они ехали вместе с ними целый день и утверждают, что казаки – бравые солдаты, всадники, отлично управляющие своими коренастыми лошадками. О дисциплине разведчиков было рассказано следующее: один из американцев дал казаку табак и бумагу. Тот, сидя в седле, только-только начал скручивать папиросу, как прозвучала команда “В галоп!”. Табак и рисовая бумажка полетели в пыль – солдат немедленно подчинился команде». Двадцать казаков, пишет Лондон, преследовали пятерых японских всадников и отступили лишь перед шквальным огнём со стен Пхеньяна: «Казаки выполнили свою задачу – нашли японцев, однако мудро воздержались от штурма Пхеньяна… Никто не был убит или ранен, хотя огонь вёлся с близкого расстояния… Два казака слезли с лошадей – очевидно, раненых – и увели их. Так что русская кровь всё же пролилась в этой первой стычке, пусть даже это была всего лишь лошадиная кровь».

«Я несколько месяцев сопровождал японскую армию на марше, проехав сотни миль мимо рисовых полей и через горные перевалы, пока мы не вступили в Маньчжурию», – вспоминал Джек Лондон. К линии соприкосновения с противником, однако, японцы журналистов пока не пускали. Добравшись до Сунаня на севере Кореи, Лондон снова был арестован и возвращён в Сеул.

Позже он всё-таки добрался до фронта – в район маньчжурского городка Антунь (Аньдун, ныне город Даньдун в китайской провинции Ляонин). Японцы наконец разрешили иностранным журналистам наблюдать за боем на реке Ялу 1 мая 1904 года – первым значительным сухопутным сражением той войны. В третий раз вплотную приблизившись к России, 28-летний писатель издали смотрел на бой, известный в нашей историографии как «Тюренченский». Наблюдая за артиллерийской перестрелкой, он решил, что современная война теряет былой смысл: ближний бой с использованием сабель и штыков уходит в прошлое, с развитием технологий жертв будет всё меньше. «Долог путь от пращи, с которой вышел на бой Давид, до современного пулемёта; однако – вот парадокс! – праща и ручное оружие Давидовых времён, с учётом затрат энергии, были в сто раз более смертоносными, чем цивилизованное оружие сегодняшнего дня. Иными словами, мечи и копья давних дней проще и нагляднее выполняли свою задачу, чем сегодняшнее оружие. Во-первых, ручное оружие убивало больше людей; а во-вторых, оно убивало больше людей с гораздо меньшими затратами силы, времени и мысли… – писал Лондон в одном из репортажей. – Возьмите, к примеру, нынешнюю ситуацию на Ялу. На одной стороне реки, петляющей по цветущей долине, – множество русских. На другой – множество японцев. Японцы хотят пересечь реку. Они хотят пересечь реку, чтобы убить русских на другом берегу. Русские не хотят, чтобы их убили, поэтому они готовятся к тому, чтобы убить японцев, когда те пойдут на переправу. В этом нет ничего личного. Они редко видят друг друга. Справа, на северном берегу, несколько русских упорно стреляют с дальнего расстояния в японцев, которые отстреливаются с островов на реке. Японская батарея на южном берегу, справа, начинает забрасывать русских шрапнелью. В четырёх милях слева русская батарея поливает эту японскую батарею анфиладным огнём. Никакого результата. Из центра японских позиций батарея стреляет по русской батарее. С тем же успехом… Окончательный результат этой перестрелки, если иметь в виду человеческие жертвы, практически нулевой. Каждая из сторон не давала другой убивать. В результате длительного процесса, некой пятиугольной дуэли, в которой участвовало множество людей и пушек, было сожжено немало пороха, принято немало решений, и никто не пострадал… Именно бой с дальнего расстояния делает современные военные действия столь отличными от древних… В войне ХХ века, если генерал не дурак и не бездарь, те люди, которые всё же гибнут, гибнут случайно… Когда война была проста, а оружие примитивно, смертей было больше. Мужчины сходились лицом к лицу, и каждый бой был решающим. Почти до самого конца XIX века решающие бои были возможны… Но это вряд ли будет происходить в грядущем – по крайней мере при столкновении цивилизованных народов. Армия-победительница неторопливо займёт территорию, а побеждённая армия попросту отступит… В древних войнах всё решало уничтожение врагов; в современных войнах решающую роль играет возможность уничтожения (приходит на ум появившееся много позже понятие «ядерный паритет». – В. А.)… Удивительная и ужасная военная техника наших дней поймала самоё себя в капкан. Созданная для убийства, она способствует тому, что убийство на войне становится всё менее возможным. Когда военная техника достигнет предела совершенства, убийства прекратятся вовсе. Когда одна армия добьётся преимущества, другая сдастся и предоставит в распоряжение победителей то, что обороняла. И тогда прощание солдата с матерью станет не более драматичным, чем проводы паренька на летние каникулы».

Рассуждавший столь по-американски Джек Лондон не мог тогда знать, что Русско-японская – лишь репетиция, черновик скорой мировой войны.

В 1904–1905 годах Соединённые Штаты Америки были союзником Японии, но в репортажах Джека Лондона – явное сочувствие к русским.

То он возмущён коварством японцев: «До сих пор считалось обязательным соблюдать формальности: объявлять войну. А потом можно убивать, и всё тогда было в порядке. Японцы преподали нам урок. Они не объявляли войну России. Они послали флот в Чемульпо, уничтожили много русских. А войну объявили потом. Такой приём убийц ими введён в международный принцип. Он гласит: убивай вначале побольше живой силы, а потом заявляй, что будешь уничтожать ещё больше».

То не стесняется объяснять свои симпатии к русским расовой близостью: «В окна большого китайского дома с любопытством заглядывало множество японских солдат. Придержав лошадь, я тоже с интересом заглянул в окно. И то, что я увидел, меня потрясло. На мой рассудок это произвело такое же впечатление, как если бы меня ударили в лицо кулаком. На меня смотрел человек, белый человек с голубыми глазами. Он был грязен и оборван. Он побывал в тяжком бою. Но его глаза были светлее моих, а кожа – такой же белой. С ним были другие белые – много белых мужчин. У меня перехватило горло. Я чуть не задохнулся. Это были люди моего племени. Я внезапно и остро осознал, что был чужаком среди этих смуглых людей, которые вместе со мной глазели в окно. Я почувствовал странное единение с людьми в окне. Я почувствовал, что моё место – там, с ними, в плену, а не здесь, на свободе, с чужаками. В глубокой тоске я повернулся и