Косарев - Николай Владимирович Трущенко

Абрамов решил, что одобряют, и крикнул:

— Я решительно призываю голосовать против решений съезда.

Его слова потонули в хлопках, свисте, гуле. Абрамов сел с видом победителя.

Пока звонил колокольчик, Калинин пожал руку Кирова, как бы говоря: «Ничего, не волнуйся» — и подошел к председателю. В зале сразу угомонились.

— Слово товарищу Калинину, — объявил председатель.

Калинин, взойдя на трибуну, долго протирал очки, выжидая полной тишины. Потом надел их, осмотрел собравшихся и заговорил неторопливо:

— Смотрю я на вас, товарищи, и не верю, что передо мной питерские рабочие. Я сам в трудные годы царизма был питерским рабочим. Мы много митинговали. Выступали против самодержавия, но такого не было. Да, не было! Ворошилова, прославленного полководца, героя гражданской войны вынесли с завода. На что же это похоже? А?

А ваш парторганизатор напал на товарища Кирова. Дескать, он ноль без палочки по сравнению с Зиновьевым. А Киров здесь, в Петрограде, в 1917 году участвовал в революционных боях. Киров — старый подпольщик, большевик с 1904 года. Он был одним из организаторов томской вооруженной демонстрации студентов и рабочих в январе 1905 года и свое пролетарское образование получил в одиночной камере томской тюрьмы. За свою революционную деятельность он трижды сидел в царских тюрьмах. В бурные годы гражданской войны он руководил военной экспедицией по доставке оружия на Кавказ для Одиннадцатой армии… Именно он, Киров, отстоял от белых Астрахань — оплот Советской власти на Волге. А когда был освобожден Кавказ, он поднял бакинский пролетариат на трудовой подвиг и за короткий срок восстановил нефтяные промыслы Баку. А что сделал Зиновьев? Он восстановил лишь вас против ЦК и генеральной линии партии.

— Правильно! Верно! — раздались негодующие голоса.

— Но я верю, товарищи, — продолжал Калинин, — что это заблуждение, эта ошибка будет исправлена. Я призываю вас не посрамить славное имя ленинградского пролетариата и осудить оппозицию, принять резолюцию, одобряющую решение съезда и генеральную линию ЦК».

На комсомольских же собраниях было всего вдоволь. И шуму, и брани, а на некоторых из них дело доходило даже до потасовки. В выражениях не стеснялись. В карман за смачным словечком не лезли. Но мотивы дискуссии были теми же, а методы работы зиновьевцев среди молодежи были более хулиганскими, чем на партийных собраниях.

Косарев не узнавал комсомолию Московско-Нарвского района. Ее как подменили. А пригляделся внимательнее к ней, увидел, что враждебно настроенных юношей и девушек — явное меньшинство. «Такие вот и вынесли, наверное, Клима Ворошилова за проходную», — решил Саша. Большинство же составляли любители просто побузить, увлеченные азартом игры в оппозицию. «Говорят с чужого голоса, — размышлял Косарев. — Твердых не больше половины, но держатся они спокойно и сплоченно».

На табачной фабрике Косарев только вышел к столу для доклада о съезде партии, о делах комсомольских, как с передней скамьи поднялся парень и, обернувшись вполоборота к комсомольцам, не к Косареву, крикнул:

— Ты нам, гусь московский, скажи: зачем вы к нам понаехали и ленинградцев с постов комсомольских снимаете; Румянцева — нашего секретаря губкома, редактора «Смены» — за что? Все о демократии толкуете, о дисциплине, а сами как при царском режиме распоясались?!

И сел с видом победителя. В зале свист, топот ног, крики:

— Верните Румянцева!

— Когда хозяйничать перестанете?

Косарев набычился, готовый броситься в атаку, но сдержался. Когда же зал немного утих, крикнул в него звонким голосом:

— Румянцева не я, а Цекамол и Центральный Комитет партии отстранили от работы в юношеском движении как недисциплинированного коммуниста, как человека нестойкого, помогавшего оппозиционерам разложить верхушку боевой пролетарской ленинградской организации.

— Ты-то сам из каких пролетариев, чтобы к нашей рабочей передовой организации примазываться?! — снова крикнул парень из первого ряда.

В зале опять воцарился шум.

— Из каких я пролетариев, спрашиваешь? А ну, покажи свои руки, мозгляк! — не сдержался Саша. И, увидев, как бузотер инстинктивно спрятал свои руки за спину, обращаясь уже к собранию, сказал:

— Видите, он свои белы рученьки за спину сховал! А мои руки, товарищи, прятать от рабочих глаз нечего. Вот они, мои руки какие — в струпьях все они, кислотой изъеденные на цинковальной фабрике Анисимова в одна тысяча девятьсот двенадцатом году еще…

И, успокоившись, добавил тихо, но так, чтобы слышно было в зале:

— Не питерский я, это — факт! Из московских рабочих. А «Интернационал» — гимн наш, он что: про одних питерских рабочих сочинен, что ли? Вот этой самой, мнимой исключительностью вашей и затуманили вам мозги оппозиционеры! Над всемирным пролетариатом вознестись хотите. Только и слышно на ваших собраниях: «Ленинградцев бьют!», «В ленинградцев стреляют!», «Ленинградский пролетариат — соль земли пролетарской!» Кричите бездумно, словно прихвостни оппозиционеров. Никто ленинградцев не бьет. Город ваш, он — Ленина город, святой всем нам город, колыбель пролетарской революции. И рабочий класс здесь сильный, только протрезветь кое-кому надо. Факт!

Зал притих от такого оборота, а Косарев продолжал:

— Секретарем Ленинградского губкома комсомола назначили Серегу Соболева. Он — питерский до мозга костей. Многим из вас мать еще своим подолом сопли вытирала, когда он комсомол здесь, в Питере, создавал. Это тоже — факт!

— Все равно недемократично! Он, хотя и наш, питерский, но из Москвы привезенный!

— Недемократично, говорите! А демократично приспешники оппозиции поступили, когда Марью Синцову с Леной Басовой на товарищеский суд потащили только за то, что эти девушки среди вас съездовскую литературу распространяли: правду о партийном съезде комсомольцам разъясняли? Вот вы до чего докатились: на восьмом году пролетарской революции документы партии пришлось среди вас подпольно распространять! Только хватит! Не будет больше такого. Партия не допустит и слово свое до народа доведет открыто и честно! За тем мы сюда и посланные.

— Прошу слова!

С задней скамьи поднялся парень и, разгребая плотные ряды собравшихся, быстро оказался у стола президиума.

— Дать ему слово! Говори, Петруха! — послышались голоса из рядов сторонников оппозиции.

— Я, мужики, знаете, к ней самой, к оппозиции, принадлежу. Только на хрена она мне сдалась, эта оппозиция, если нас, пролетарских парней, ленинградских с московскими она лбами сталкивает. А этого хлопчика — «товарища Косарева», как нам его сейчас представили, я с девятнадцатого года знаю. Он, хотя