История российского мусульманства. Беседы о Северном исламе - Равиль Бухараев

Становится, таким образом, ясно, что царское достоинство является природным свойством людей, абсолютно необходимым человечеству. Философы говорят, что царское достоинство наличествует также среди некоторых неразумных животных, таких, как пчелы и саранча. Среди них также можно обнаружить существование авторитета и подчинение лидеру. Он следуют той особи из своего числа, которая выделяется в качестве лидера особыми природными качествами и строением тела. Однако вне человеческого общества, такие проявление существуют только как результат природного инстинкта и Божественного руководства, но не как результат способности мыслить или управлять. «Господь наш – Тот, кто придал всему его должный вид и затем направил его к его должной обязанности[145].

Однако философы на этом не останавливаются. Они пытаются дать логическое доказательство существованию пророчества и показать, что пророчество является природным качеством человека. В этой связи они доводят свои аргументы до предельных выводов и говорят, что человеческие создания нуждаются в какой-то власти для оказания на них сдерживающего влияния в абсолютном смысле. Они продолжают, говоря, что такое сдерживающее влияние существует в виде религиозного закона, созданного Богом и явленного людям одним из их числа. Этот человек отличается от остальных наличием особых качеств Божественного руководства, которыми Бог наделяет его с тем, чтобы он мог найти людей готовыми подчиниться ему и выслушать все, что он скажет. В конечном счете, наличие такой сдерживающей власти промеж них и над ними становится реальностью, которая принимается без малейшего неудовольствия или несогласия.

Это предположение философов, как можно видеть, не согласуется с логикой. Бытие общества и человека может материализоваться в том или ином виде и без наличия пророчества через посредство повелений, которые человек во власти человек может отдавать сам или с помощью группового чувства (асабийя), дающему ему возможность принудить остальных следовать за ним туда, куда ему самому угодно. Народы, которые обладают Божественно явленным писанием и следуют пророкам, малочисленны по сравнению со всеми язычниками, у которых нет Божественно явленного писания. Последние составляют большинство населения земли. Однако они также обладают династиями и монументами, не говоря уже о собственно социальной жизни…

Это показывает, что философы неправы, утверждая, что пророчество существует как необходимость. Логика не требует существования пророчества. Его необходимый характер утверждается самим религиозным законом, как в это верили ранние мусульмане[146]».

Не будем забывать, что ибн Хальдун писал эти строки в XIV веке, когда Догма в исламе уже закрепилась настолько, что ислам, во всяком случае, в пределах арабского Магриба, где жил и работал великий историк и социолог, уже перестал восприниматься как революционная социальная сила и могучая сила познания. Ислам стал во многом традицией, в пестрых проявлениях которой было уже трудно выделить величайшее общественно-эволюционное предназначение религии Всеобщего Единства. Ибн Хальдун подходил к истории как социолог и политик, с великой ностальгией пишущий о религиозных идеалах ранних времен ислама и весьма разочарованный продолжающимся расколом в мусульманском мире и преобладанием властных проявлений над религиозными установлениями, превратившимися у большинства мусульман в мало осознаваемый обычай.

Чтобы увидеть в происходящем силовые линии всеобщей человеческой истории и поместить их в контекст эволюции, само понятие о которой появилось через пятьсот лет после ибн Хальдуна, человечеству нужно было многократно испытать «конец истории» и многократно разочароваться в превосходствах самых различных цивилизаций. Ибн Хальдун пишет об исламе как о чем-то пусть и далеком от идеального, но уже навсегда свершившемся и ни в коем случае не подлежащем новому осмыслению. В некотором смысле статика религиозно-философской мысли, наступившая к его времени, роднит его политический и общественный скептицизм с просвещенным скептицизмом Цельса, хотя и отличается от раздумий римского философа поразительной вдумчивостью и критичностью подхода, проистекающей от того, что он, в отличие от Цельса, занимается все же наукой, а не религиозной полемикой.

Мы, удаленные от ибн Хальдуна многими веками, смотрим на историю с более высокой ее точки. Мы видим дальше не потому, что мы умнее или прозорливее великих ученых прошлого, но лишь потому, что мы, как уже сказано Исааком Ньютоном, «стоим на плечах у этих гигантов». Ибн Хальдун, как и его современники, считали религиозным законом только законы Писаний, не заглядывая в религиозные корни устных традиций и дописьменных социальных законов и не считая пророками таких учителей человечества, как Сократ, Будда, Конфуций или Кришна. Однако, с точки зрения сегодняшней философии возрождения исламского Откровения очевидно, что сам Коран, утверждая, что каждый народ имел собственного пророка, тем самым говорит о предвечности Откровения, постоянно научающего человека задумываться о чем-то большем, чем хлеб насущный, а именно, о своем предназначении и верховной цели своего существования.

Можно не верить в такую версию происхождения «человека мыслящего», однако сама внутренняя логика ислама, изложенная в Коране, ведет нас к тому, что язычество в своей основе тоже является боговдохновенной религией, хотя и искаженной с течением времени до практически полной неузнаваемости. Именно поэтому та доля языческих представлений, которая не имеет отношения к собственно поклонению идолам, а связана с представлением о человеке как о кровной составной части окружающей его природы, естественно находит свое место в системе монотеистических верований. Ислам утверждает то же самое, но заново указывая на новом этапе развития человечества Первоисток и Первопричину жизни человека и природы.

Но вернемся же к ибн Фадлану и его временам. Мы уже говорили о сходстве и общности главных космогонических и религиозных представлений различных этнических общностей Сибири, Урала и Поволжья о верховном пантеоне божеств. Эта мировоззренческая общность на фоне разъединенности и разрозненности, вызываемых местными родоплеменными языческими предпочтениями, иногда все же позволяла принимать в племя «чужаков» и совершать межплеменные браки, тем самым спасая племя от вырождения.

Думается, впрочем, что языческие племена избегали вырождения главным образом путем нападений на соседние племена и грубого захвата женщин соседнего племени. В условиях, когда каждое отдельное племя имело собственные божества, постоянные межплеменные войны были необходимостью выживания, что серьзно портит идиллическую картину язычества, известного нам по велеречивым былинам, сказаниям и современным ностальгическим сочинениям.

Система представлений о духах, хозяевах и охранителях речных, лесных и степных урочищ племени, определяла систему общественных табу, среди которых убийство, как нечаянное, так и ритуальное, далеко не было самым главным. Однако больше всего потрясали ибн Фадлана в его скитаниях отсутствие столь обязательной для мусульман его времени гигиены, а также сексуальные обычаи встреченных им языческих племен. Вот что записал он, приехавший из Багдада, где в его время было 10000 действующих общественных бань[147], о своем пребывании у огузов:

«Они не очищаются ни от кала, ни от урины и не омываются после половой нечистоты. И вообще они не моются водой, особенно в зимнее время. Женщины там не закрываются ни от мужчин, ни от посторонних, тело тоже не скрывают ни от кого из людей».

То же самое поразило его позднее и в обычаях русов, прибывших в Булгар с торговыми ладьями, скорее всего, из Старой Ладоги. Эти русы-варяги с их ритуальными татуировками еще были верны скандинавским обычаям викингов, и хотя ибн Фадлан говорит, что за все время своего путешествия «не видел людей с более совершенными телами», ибо эти русы были «подобны пальмам, белокуры, румяны лицом и белы телом», его впечатления от их бытовых привычек были еще более сильными, чем от привычек огузов:

«Русы – грязнейшие из творений Аллаха. Они не очищаются ни от кала, ни от урины, не омываются от половой нечистоты и не моют своих рук после еды. Они – как блуждающие ослы. Они приплывают из своей страны и причаливают свои корабли на реке Итиль. Итиль же большая река, и русы строят на ее берегу большие дома из дерева. И собирается их в одном таком доме десять или двадцать, когда больше, когда меньше. Там у каждого из них длинная скамья, на которой располагается он сам с девушками-красавицами для продажи. Бывает так, что кто-либо из русов пожелает сочетаться со своей девушкой, а товарищ его стоит и смотрит. А иногда это наблюдает целая группа зрителей».