Кони - Сергей Александрович Высоцкий

Константин Иванович Кессель. Худшего выбора прокурор окружного суда не мог сделать. Кессель был слаб душою. Он боялся предстоящего процесса, понимал, что не заработает на нем себе лавров. Но еще пуще он боялся начальства. Боялся впасть в немилость, если последует примеру своих сослуживцев. И его опасения оправдались. Как всегда бывает с людьми нерешительными, без своей четкой позиции, Кессель оказался между двух огней. С одной стороны, его презирали за то, что он взялся обвинять, с другой — за то, что обвинял недостаточно энергично и умно.

После разговора с Лопухиным совершенно расстроенный Кессель пришел посоветоваться к Кони, «…он совершенно упал духом, и, жалея его, а также предвидя скандалезное неравновесие сторон на суде при таком обвинителе, я предложил ему, если представится случай, попробовать снять с него эту тяжесть. Он очень просил меня сделать это, хотя в глазах его я заметил то выражение, которое так хорошо определяется русскою поговоркою: «И хочется, и колется, и маменька не велит…»

Но… даже плохая услуга — все-таки услуга. Со временем забыли о том, что Кессель обвинял Засулич не слишком умело и ярко. Зато помнили, что обвинял! И он становится прокурором Варшавской судебной палаты, где требуется особое усердие и «политическое» чутье, а потом и сенатором. А Жуковского переводят в провинцию. Вынуждают уйти в отставку Андреевского.

У Лопухина и Палена был и еще один повод для огорчения. Защитником Веры Засулич стал Петр Акимович Александров, опытный юрист, служивший одно время товарищем обер-прокурора уголовною кассационного департамента сената. Уйдя в адвокатуру, Александров с большим успехом выступал на процессе «193-х». Он обладал блестящим ораторским даром.

Выдающийся адвокат, посредственный, бесцветный прокурор, упрямый идеалист председатель суда, твердящий о беспристрастности… В такая грозная сила, как общественное мнение. На что мог надеяться Пален? На присяжных заседателей? Нет, граф никогда не испытывал к ним внутреннего доверия, хотя и считал, что обойтись без них Россия уже не может. Присяжные, по его мнению, придавали русскому суду некую видимость европейской респектабельности.

Константин Иванович решает — надо еще раз попытаться воздействовать на идеалиста — председателя суда. В конце концов кто, как не он, Пален, долгие годы покровительствовал Кони, перевел в столицу, сделал вице-директором департамента министерства, председателем суда. Должно же проснуться в нем чувство благодарности?! Да, Кони талантлив, способен, но что такое талант и способности, если у тебя нет родового имения, титула или верной руки, которая поведет тебя по крутым ступенькам власти?!

5

Двадцать седьмого марта министр снова пригласил Анатолия Федоровича на Малую Садовую. Повод был пустой, и Кони понял, что разговор пойдет о предстоящем процессе. Так оно и получилось. Это была еще одна попытка добиться послушания. Отодвинув в сторону папку с делами, Пален предложил Кони сигару.

— Ну, Анатолий Федорович, теперь все зависит от вас, от вашего умения и красноречия.

— Граф, умение председателя состоит в беспристрастности соблюдения закона…

Пален кивнул. Понимающе улыбнулся. Как будто хотел сказать, что вполне разделяет приверженность молодого председателя суда к общим принципам правосудия. Но Кони словно не заметил улыбки министра. Он понимал — сейчас стоит только чуть-чуть поддаться, начать «входить в обстоятельства», потом уже трудно будет устоять перед натиском.

— Существенные признаки председательского резюме — бесстрастие и спокойствие… Мои обязанности и задачи так ясно определены в уставах, что уже теперь можно сказать, что я буду делать в заседании…

— Да-да, я знаю, — все так же улыбаясь, согласился министр. — Беспристрастие! Беспристрастие! Так говорят все ваши «статисты». Но, согласитесь, есть дела, где надо смотреть политически!

Кони хотел возразить. Пален остановил его жестом руки. Улыбка сошла с его породистого лица, глаза стали тревожными.

— Это проклятое дело надо спустить скорей и сделать на всю эту проклятую историю так! — Он очертил сигарой в воздухе крест, и сизый дым поплыл по кабинету, сливаясь с фиолетовым светом ранних петербургских сумерек. — Я говорю — если Анатолий Федорович захочет, он так им, присяжным, скажет, что они сделают все, что он пожелает. — Константин Иванович опять улыбнулся. Словно уговаривал капризного ребенка. — Ведь так, а?

— Влиять на присяжных должны стороны. Это их исключительная роль. Председатель суда, который будет гнуть весь процесс к обвинению, сразу потеряет авторитет у присяжных, особливо у развитых петербургских…

Пален брезгливо поморщился.

— Я могу вас уверить, граф, такое поведение председателя окажет медвежью услугу обвинению…

— От вас, именно от вас правительство ждет серьезной услуги и содействия обвинению, — жестко сказал Пален. — И я прошу вас оставить меня в уверенности, что мы можем на вас опереться. — «Мальчишка! — подумал он, раздражаясь. — Нашел время выказывать независимость. Набивает себе цену, а дойдет до суда — исполнит все как миленький. Понимает же он, кто в этом деле заинтересован!»

— Что такое стороны? Стороны — вздор! Тут все зависит от вас!..

— Позвольте, граф! Я не так понимал свою роль, когда шел в председатели! Председатель — судья, а не сторона, и, ведя уголовный процесс, он держит в руках чашу со святыми дарами. Он не смеет наклонять ее ни в ту, ни в другую сторону — иначе дары будут пролиты… Если требовать от председателя не юридической, а политической деятельности, то где предел таких требований?! Где определение рода услуг, которые может пожелать оказать не в меру услужливый председатель? — Кони старался говорить спокойно, но голос звенел, выдавал глубокое внутреннее напряжение.

«И есть охота ему спорить? — Министру надоели отвлеченные препирательства. — Тоже мне, идеалист! Как я не разглядел в нем эту черточку еще во время наших променадов в Карлсбаде? Когда он отказался выполнить мою просьбу в отношении Шидловского и Паскевича…»

Еще с полчаса они обсуждали вопрос о том, кто смог бы лучше поддержать на суде обвинение. Кони назвал товарищей прокурора палаты Масловского и Смирнова, по Пален не согласился:

— Это значит придавать делу слишком серьезное значение. И обвинитель не так важен, мы все-таки надеемся на вас…

Кони никак не ответил на эту реплику. Его занимал вопрос, который чиновники судебного ведомства тщательно обходили стороной — возмутительный факт сечения Боголюбова.

— Это факт, на почве которого нельзя спорить, не рискуя быть позорно побитым. Обвинитель должен уметь подняться над этим фактом в высоту общих государственных соображений; он должен нарисовать картину общества, где