Кони - Сергей Александрович Высоцкий

критерием для оценки выступления любой из сторон в суде он считал нравственное чувство, глубокое внутреннее убеждение. Он писал, что гуманизм суда проявляется не во всепрощении и оправдании виноватых, а в назначении справедливого наказания.

«Я никогда не сочувствовал… той жестокой чувствительности, благодаря которой у нас нередко совершенно исчезают из виду обвиняемый и дурное дело, им совершенное, а на скамье сидят отвлеченные подсудимые, не подлежащие каре закона и называемые обыкновенно средою, порядком вещей, темпераментом, страстью, увлечением. Я находил, что страсть многое объясняет и ничего не оправдывает; что никакой политический строй не может извинить попрания в себе и в других нравственного начала; что излишнее доверие, отсутствие или слабость надзора не уменьшают вины того, кто этим пользуется. Увлекаясь чувствительностью в отношении к виновному, нельзя становиться жестоким к потерпевшему, к пострадавшему, и к нравственному и материальному ущербу, причиненному преступлением…»

Об этом же говорит и Достоевский: «…ведь трибуны наших новых судов — это решительно нравственная школа для нашего общества и народа».

Выступление Достоевского не повлияло — да и не могло повлиять — на отношение к нему Кони. Ведь анализ конкретного судебного дела, сделанный великим писателем, не ставил под сомнение компетентность суда присяжных вообще. Можно только представить себе, как болезненно переносил Анатолий Федорович всякое упоминание о процессе, на котором в качестве подсудимой фигурировала мать двух его единокровных сестер.

Впрочем, газеты скрыли от публики, что Каирова является гражданской женой Федора Алексеевича Кони. Но для Достоевского этот факт, конечно же, не был секретом…

9

Несмотря на инцидент с Каировой, середина семидесятых годов была для Кони счастливым временем. Иногда он ощущал себя баловнем судьбы: известность, непререкаемый профессиональный авторитет, продвижение по службе, внеочередные чины… В январе 1874 года он награжден орденом св. Владимира IV степени, 2 октября 1875-го — произведен в чин надворного советника, а через три месяца, 1 января 1876 года, Кони уже коллежский советник. В должности вице-директора департамента министерства юстиции он прослужил менее двух лет. Когда надолго уходил в отпуск или болел Владимир Степанович Адамов, директор департамента, «толстый правовед, вскормленный департаментом, ловкий и отлично знающий языки, человек без всяких убеждений», Пален назначал Кони исполнять обязанности директора. Все были уверены, что пройдет немного времени и Анатолий Федорович будет окончательно водворен на место директора департамента. А оттуда открывались такие вершины… Но уже начинают набегать на горизонт тревожные облачка. Громкие слова министра о том, что ему необходимо иметь в министерстве «судейскую совесть», оказываются не более чем фразой. «Судейская совесть» хороша, если она сообразуется со взглядами и совестью самого министра и, как говорил Кони, с «видами правительства». А если ею руководят высшие интересы, красивые, прекраснодушные, но никак не укладывающиеся в прокрустово ложе повседневной практики, эта «судейская совесть» начинает тяготить.

В четверг на страстной неделе 1877 года Пален созвал совещание, на котором присутствовали товарищ министра Фриш, прокуроры палат Жихарев, Фукс, Евреинов и Писарев, правитель канцелярии Капнист, Адамов и Кони. Обсуждался вопрос о том, какие меры следует предпринять против революционной пропаганды. Анатолий Федорович высказал на совещании мысль о том, что поводом для этой пропаганды является «благородное сострадание к народным бедствиям и желание ему помочь».

Кони считал, что народники во многом нелепы, незнакомы ни с народом, ни с его историей, что к наиболее цельным из них примазываются разные фразистые пошляки, что у них нет ясных и прямых целей. Но… они, преступные перед законом, невежественные и самонадеянные перед историею и ее путями, — не бесчестные, не своекорыстные, не низкие и развратные люди, какими их старались представить с официальной стороны.

— Мало земли и много податей, — это понятно каждому, — говорил он, обращаясь к присутствующим. — Молодые крестьяне, гонимые малоземельем, чрезмерными сборами, вынуждены покидать семью и хозяйство и массами уходить в отхожие промыслы в город. Просрочка паспорта, его утрата, злоупотребления волостного писаря, которому не заплачена взятка, влекут за собою высылку по этапу. Отыскивая фабричную или просто поденную работу, крестьянин становится в положение вечной войны с нанимателем, ибо юридические отношения их ничем не определены и последствия их ничем не обеспечены… Необходимо, наконец, энергически двинуть наболевшие вопросы народной жизни, двинуть без вечных недомолвок и соображений о том, «ловко ли?», «удобно ли?»! А в отношении тех, кто уже обвинен в пропаганде, необходима большая мягкость…

В качестве первой меры Анатолий Федорович предложил установить в законе минимум наказания — до ареста на один месяц.

— Теперешняя система необдуманного и жестокого преследования не искоренит зла, но лишь доведет озлобление и отчаяние преследуемых до крайних пределов.

Флегматичный начальник Кони Адамов вскипел:

— Граф, — обращаясь к министру, сказал он, — у господина вице-директора виноваты все, кроме действительно виноватых! Виновато правительство, Государственный совет, виноваты мы с нашими судами. Нет, не о послаблениях надо думать, не о смягчениях, а надо бороться с этими господами всеми средствами! Я откровенно скажу: я их ненавижу и рукоплещу всем мерам строгости против них. Эти люди — наши, мои личные враги. Они хотят отнять у нас то, что нажито нашим трудом…

Адамов был женат на чрезвычайно богатой дочери генерала Шварца и имел до ста тысяч рублей серебром годового дохода.

— Да! Это все надо сообразить… — подавляя зевоту, сказал Пален. — Надо сообразить… Сразу решить нельзя. — Он позвонил, вошли слуги с холодным ужином а-ля фуршет.

Адамов от ужина отказался.

— Почему? — удивился министр.

— Сегодня страстной четверг, и я ем постное.

Кони, раздраженный таким фарисейством, не удержался:

— Вот, граф, Владимир Степанович считает грехом съесть ножку цыпленка и не считает грехом настаивать на невозможности снисходительно и по-человечески отнестись к увлечению молодежи.

— Позвольте мне иметь свои религиозные убеждения! — вскричал Адамов. — И свои политические мнения!

Пален хотел прекратить спор, но Кони потерял самообладание:

— Быть может, недалек тот час, когда вы предстанете пред судию, который милосердней вас; быть может, несмотря на ваше гигантское здоровье, этот час уже за вашими плечами и уже настал, но еще не пробил… Знаете ли, что сделает этот судия, когда вы предстанете пред ним и в оправдание своих земных деяний представите ему список своих великопостных грибных и рыбных блюд? Он разверзнет пред вами Уложение и грозно покажет вам на те статьи, против смягчения которых вы ратовали с горячностью, достойной лучшей