Кони - Сергей Александрович Высоцкий

Мрачная ирония судьбы — через два дня Адамов тяжело заболел и в июле умер.

…Когда Адамов ушел и участники ужина немного успокоились, Пален, признав правоту Кони и поддержавшего его Евреинова, произнес:

— Никто не приемлет на себя смелость сказать это государю… Во всяком случае, не я. Нет, покорнейший слуга, покорнейший слуга!

Кони «принял на себя смелость» высказать свои мысли великому князю Александру Александровичу, ставшему наследником престола после умершего Николая Александровича. Произошло это через год после совещания у Палена.

Константин Иванович Пален мог, конечно, в кругу ближайших сотрудников и признать, что ужесточением репрессий мало чего добьешься. Но он служил царю, эта служба вознесла его на самые вершины власти, и в намерения графа совсем не входило терять завоеванное положение. Пален оставался верным сыном своего класса. И когда Фриш, будучи еще обер-прокурором сената, подал ему записку об учреждении особых тюрем для политических преступников, где предполагалось наказание до ста ударов розгами, «здравого смысла» у Константина Ивановича хватило лишь на то, чтобы уменьшить число ударов со ста до шестидесяти.

Естественно, что в присутствии Кони граф чувствовал себя все более и более неуютно. Его начали раздражать возражения своего сотрудника, вечные ссылки на «дух новых судебных уставов». Палена коробила легкая ироническая улыбка, змеившаяся на тонких губах Анатолия Федоровича, когда тот читал его же резолюцию на рапорте прокурора полтавского суда: «Необходимо исходатайствовать закон, на основании которого училищному начальству предоставляется право подвергать наказанию всякого студента или ученика, занимающегося пропагандою».

И Кони уже не радовала, как прежде, «бесплодно протестующая, опутанная канцелярской паутиной, роль «советника при графе Палене».

В мае 1877 года Пален предложил Анатолию Федоровичу поехать в Харьков прокурором судебной палаты. Кони отказался. Ему не хотелось расставаться со своими друзьями из «Вестника Европы», не хотелось покидать кафедру уголовного права в училище правоведения. Он надеялся стать директором департамента вместо тяжело заболевшего Адамова, а как один из вполне устраивавших его вариантов указал Палену на вскоре освобождающееся место председателя Петербургского окружного суда.

Окончательный разрыв между Кони и Паленом произошел 13 июля 1877 года, в тот день, когда петербургский градоначальник Трепов незаконно приказал высечь политического осужденного Алексея Степановича Боголюбова (Емельянова). Кони высказал свое возмущение министру, но оказалось, что и сам Пален причастен к порке. Трепов, не застав дома Кони, к которому приезжал советоваться: сечь Боголюбова или не сечь — пришел за советом к Палену. И министр вполне одобрил флигель-адъютанта.

— Ах! Оставьте меня в покое! — выйдя из себя, заявил Пален Анатолию Федоровичу, возмущавшемуся действиями Трепова. — Какое вам дело до этого? Это не касается департамента министерства юстиции; позвольте мне действовать как я хочу и не подвергаться вашей критике; когда вы будете министром, действуйте, как знаете, а теперь министр — я и в советах не нуждаюсь…

Через несколько дней после этого разговора Пален дал понять Кони, исправлявшему должность директора департамента вместо умершего Адамова, что он, несмотря на несомненное на то право, назначен директором не будет…

А в конце декабря его назначили председателем С.-Петербургского окружного суда вместо «образцового ташкентца» А. А. Лопухина, ставшего прокурором палаты. Одновременно Кони был пожалован чином статского советника.

ВЫСТРЕЛ НА АДМИРАЛТЕЙСКОМ ПРОСПЕКТЕ

Неяркое солнце на несколько минут пробилось сквозь серую пелену облаков. Веселые зайчики пробежались по заснеженным крышам Адмиралтейства, скользнули по золоту иглы и исчезли. Конец января выдался в Петербурге промозглым и ветреным. Люди, собравшиеся в среду, двадцать четвертого, у подъезда нового дома градоначальника, жались друг к другу, с нетерпением ожидая, когда же их впустят в приемную. У каждого было какое-то дело к «генералу», как почтительно величали посетители между собою Федора Федоровича Трепова. О его строгости в столице ходили легенды.

— Едут! — вдруг сказал один из дожидавшихся, пожилой крепкий мужик в форме, указывавшей на его принадлежность к дворцовому ведомству.

По Адмиралтейскому проспекту мчались дрожки с пристяжной. Градоначальник стоял в экипаже, придерживаясь за сиденье кучера. Вид у него был и вправду грозный. Он пристально взглянул на просителей. Мужчины сняли шапки. Кучер крикнул: «Тпру-у!», натянул вожжи, и разгоряченные кони как вкопанные остановились у генеральского подъезда. Трепов вернулся с утреннего объезда…

«Сейчас пустят», — прошелестел по толпе шепоток. И правда — швейцар открыл двери. Входили не толкаясь, осторожно. Каждый боялся помять прошение в уверенности, что мятую бумагу генерал и читать не будет. Одна из просительниц, совсем дряхлая старушка, суетливо перекрестилась.

В десять часов экзекутор канцелярии, чиновник по особым поручениям Курнеев впустил посетителей в приемную. Первой он поставил дворянку Козлову — девушку с бледным и нездоровым лицом, с накинутым на плечи серым бурнусом, или, как говорили в те времена, тальмой. Козлова принесла прошение о выдаче свидетельства для поступления в домашние учительницы. После Козловой стояла старушка, а затем мужик из дворцового ведомства. Он оказался придворным конюхом Соловьевым.

Вошел градоначальник. Чиновник особых поручений Греч и дежуривший в тот день помощник пристава Охтенского участка Цуриков встали рядом.

— Что у тебя? — спросил генерал-адъютант Козлову.

Девушка протянула прошение.

— Хочу поступить в учительницы, ваше превосходительство. Прошу выдать свидетельство о поведении.

— Где живешь?

— На прошении есть адрес…

Трепов взял прошение и повернулся к старушке.

— Ты о чем просишь?

От непривычной обстановки и грозного вида градоначальника женщина потеряла дар речи. Смотрела на Трепова растерянно, не в силах произнести ни слова.

Курнеев оглянулся на Козлову. Девушка все еще стояла рядом с градоначальником и не торопилась уходить. Губы ее были плотно сжаты, брови нахмурены. Экзекутор глазами показал ей на дверь — дело сделано, пора уходить. Козлова вдруг дернулась, раздался громкий выстрел. Приемная наполнилась запахом пороха. Трепов обернулся на выстрел — выражение лица у него было удивленное — и стал оседать. Дворцовый конюх Соловьев кинулся к нему на помощь, поддержал. Цуриков схватил Козлову за руки, а Курнеев, с ужасом подумав: «Не уследили!», вцепился ей в горло.

Оружие — шестиствольный «бульдог» английской работы нашли оброненным на пол. Остальные пять его стволов тоже были заряжены…

Всех, кто пришел на прием, задержали до выяснения обстоятельств покушения. Кто-то из сотрудников принес из внутренних