Победителям не светит ничего (Не оставь меня, надежда) - Леонид Словин

Бомжей находили на опустевших улицах и свалках, в подвалах и забытых богом окраинах. И то, что лишь гадило воздух, — давало жизнь. Что гнило и разлагалось, оборачивалось спасением…

Зуммер сотового телефона вернул его к действительности.

— Слушаю…

Звонил водила, старший на машине „скорой помощи“.

— Возвращаемся в клинику. Все в порядке…

„Готовься!“ — гулко стучат виски и ускоряет бег сердце.

Он ощущает, как напрягаются мышцы и равномерно вздрагивает пульс. Но нет, нет вот, не ощущает он того чувства удовлетворения, какое должно бывло бы придти, отпустить избыточное напряжение.

— Спасибо, понял! — резковато бросает он в микрофон.

— Минут через сорок будем на месте, — уважительно заверяет водила.

Рындин старается, чтобы ничто в голосе его не выдало его разочарования в самом себе.

— Я позвоню в клинику. Скажу, чтобы подготовились к вашему приезду.

Рындин любил острый запах операционных, мерный тик приборов, приглушенные марлей голоса врачей и сестер. И тот запах риска и секса, какие он ощущал, когда брал в руки скальпель…

Стоп! Он менял свои планы сразу, круто. И успокоить его могло только одно. Рындин знал это…

— Заедем в Крылатское…

Секьюрити не надо было объяснять: Крылатское — значит Карина…

Секретаршу свою — полноватую брюнетку — армянку Рындин, буквально, спас год назад.

Муж ее — запутавшийся в долгах способный интеллигентный малый, его знакомый — был пристрелен киллером в своем же подъезде. Карина пришла к Рындину, как к одному из прятелей мужа. Кредиторы теперь угрожали непосредственно остальным членам семьи.

Рындин был третьим, к кому она обратилась. До него ей никто не помог.

Он смотрел на плачущую молодую и по-своему симпатич ную женщину, а потом, сжав челюсти, на фотографию ребенка, которую та вытащила из сумки.

Она осталась без мужа, без денег, без работы. С малолет ней девочкой на руках.

Рындин первым делом тут же, на месте, предложил ей должность секретаря в своем медицинском центре и тут же был оформлен трудовой договор. Вслед за этим договорился с кредиторами. Точнее с их крышей. Иначе он поступить не мог…

— Это я! — сказал он, открывая дверь в ее квартиру своим ключом…

Он быстро проходит в комнату. Сбрасывает по дороге дубленку и кашне, пиджак и, галстук. Все летит на пол. Он знает: в доме тут отменная чистота.

Карина смотрит на него и сразу же прираскрывает рот. Он у нее влажный и глубокий, как пропасть. И горячий. Как кипящий котел. Рындин знает, что она хочет его. Что он ее возбуждает. Открыв рот еще шире, она подходит к нему и приподнимает подол платья. Глаза у нее теперь мокрые, верхняя губа прикусила нижнюю.

Рындин резко хватает ее за бедро, потом за ягодицы и сжимает ее так, будто ждет, когда она брызнет соком. От боли Карина расширяет глаза и что то мычит. Но на лице не боль, а блаженство.

Он снимает с нее платье. Рывками. Почти рвет его. Кожа у Карины смуглая, плотная. Ягодицы широкие, выпуклые: ну, прямо два географических полушария. Это ведь здорово, ошалело думает Рындин, вот так — оседлать весь земной шар! Он гладит ее. Дрожа, взламывает и раздвигает ноги. Грубо, решительно, словно рвет что — то на части. Ноги у нее как колонны…

— Подожди, я сниму сама… — словно что — то глотает говорит она, и с готовностью снимает трусики.

Он подводит ее к столу. Выгнув с силой, поворачивает к себе спиной. И снова его обжигает ее шепот:

— Ты давно уже этого не делал… Целый месяц… — слова ее шипят, как шкварки на сковородке полной масла.

Рука его, как умирающий от жажды в пустыне, шарит между ее ног в надежде: где, где она вода?! Дайте ему глоток! Нет, еще! Еще…

Теперь она наклонилась и открыла для него свое пышное, как дверь в горячую сауну. Рындин делает сильный толчок, и дверь захлопывается. Клац… Мокрый пар. Хлест веника. Взвизги…

— Еще, — просит она, — еще!

Он старается. Его колотит.

— Ну же… — исходит от нее.

Он вот — вот выйдет из себя. Сука. Блядь…

— Олег! — умоляет она, — Олег!..

Но Олег уже обмяк. Карина сжимает ноги. Кажется, она раздавит сейчас то, что между ними. Изгибается, поворачивается и вся опадает.

— Ничего, — облизывает она его шею. — Ничего, время еще есть…

Он садится, словно вывернутый наизнанку, в кресло. Она устраивается на его коленях.

— Ты много упускаешь, Олег, — ластится она к нему. Губами проводит по светлым волосам на груди, потом став на колени, сползает вниз.

Он кивает головой: да, он согласен. Конечно, упускает…

Карина обхватывает его ноги и головой упирается в низ его живота. Как ни говори: восточные женщины умеют это делать! И они куда более ласковей и изобретательней…

Внезапно Рындину кажется, что его обдали кипятком. Хрипящая струя бьет так, что становится страшно, но выскочить из — под нее он не в состоянии, не может.

Это делает она…

Паскуда! Куда же ты? Куда, падла?..

Его вздергивает дыбом, и в этот самый момент, она выпрямляется и вспрыгивает на него. Как лошадь.

Наплывает, отплывает. Качели! Или корабль. Из горла у нее рвется сдавленный хрип.

— Ну, — умоляет она, — ну, — почти рычит она… — Ну… ну… ну…

Рындину хочется уже выскочить из этого мокрого пара, но он сдерживается: пусть и другой тоже попарится: ну же!..

Почему у нее это занимает столько времени?

Веник хлещет. Больно. Это не веник — ее пальцы. Впиваются вместе с ногтями в его кожу. Если она не отпустит, — он хлестнет ее. Но она отпускает, вздрагивает и дышит так, как останавливающаяся огромная паровая машина.

— Успокоилась? — спрашивает он, но теперь уже по — другому, с довольной усмешкой.

— Успокоилась, — облизывает она губы. — У тебя что-то произошло?

— Нет.

Но она уже знает: завтра — день операций. И ему снова предстоит это…»

Рындин подрулил к Центру рано утром. Ледяные лужи не успели растаять в приятно хрупали под колесами.

Еще сидя в «мерседесе», он нажал на кнопку дистанционного управления, и высокие и глухие металлические ворота открылись ровно настолько, чтобы пропустить машину. Рындин всегда старался сделать это еще до того, как следящий за экраном дежурный секьюрити спохватится сам. Для него это было чем-то вроде спорта: моя реакция быстрее! Меня не обгонишь!

Одно удовольствие было глядеть на этот трехэтежный особняк, который он поднял из разрухи и запустения. На заново отшлифованные кирпичи, европейские современные окна, зеркальные стекла, крышу, отливавшую медью, которой позавидовал бы любой музей.

Выбить такое место в центре Москвы?! Он мог гордиться собой и своим детищем. Все они, его ближайшие коллеги и приятели — и живчик Аркан, и красавчик — Генка были стаей, а он — вожаком. Они — машинными узлами, а он — пультом управлния.

Проект он разрабатывал сам весте с одним из модных архитекторовдизайнеров, итальянцем, приехавшим в Москву по своим делам. Никого из московских халтурщиков не подпустил к реконструкции здания. Год возился с проектом. Здание стало его детищем. Надеждой и удовольствием.

В половине восьмого утра Рындин уже вошел в свой офис.

— Вы, как обычно, первый, — доложил дежурный секьюрити.

Зайдя в кабинет и, переодевшись, Рындин тяжеловато опус тилсяся в кресло. Зажмурил глаза пока не появились в них дрыгающиеся серебристые пружинки. Сосредоточившись, начал постепенно отходить от напряжния, отрешаясь от всего вокруг…

Сеанс аутотренинга. «Я расслабляюсь и успокаиваюсь, — мысленно повторил он несколько раз. — Я абсолютно спокоен…» Минут через пять он уже набрал номер телефона.

— Доктора Павленко, — сказал он, — да, я…

В трубке зазвучал голос его компаньона — балагура Аркана, но на этот раз — без знакомых развязных ноток.

— Что у вас там?

— Готовимся, — словно отчитываясь за проделанную работу, ответил компаньон.

— Ты что один? А где Генка?… Нашел время… — в голосе Рындина слова были свнчены, как стальные балки.

Он вытащил сигарету — в таких случаях Рындин позволял себе выкурить их не больше трех. Повозился с зажигалкой, в которой кончался газ и, затянувшись, спросил:

— Кто — анестезолог?

Услышал ответ, он не удовлетворлся и спросил снова:

— А ассистенты?

Рындин кашлянул. От дыма. А может, — от напряжения. Он всегда начинал кашлять в такие минуты. У каждого свой способ взнуздать нервы.

— Когда наркоз будет сделан, — звони…

Рындин погасил сигарету и уставился в одну точку. Прошло минут пять. Внезапно явственно послышался шорох. Он вздрогнул и оглянулся, но потом понял: это Карина!

Если секретарь знала, что он в кабинете один, она вела себя тихо, как мышь.

— Карина, — позвал он, — зайди-ка ко мне…

Она тут же появилась в кабинете.