Метаморфозы - Публий Назон

        Было нельзя не поверить слезам. И Прокна срывает

        С плеч свой блестящий наряд с золотою широкой каймою.

        Черное платье она надевает, пустую гробницу

        Ставит и, мнимой душе вознося искупления жертву,

570 Плачет о смерти сестры, не такого бы плача достойной.

        Год завершая, уж бог двенадцать знаков объехал.

        Но Филомеле как быть? Побегу препятствует стража.

        Стены стоят высоки, из крепкого строены камня.

        О злодеянье немым не промолвить устам. Но у горя

575 Выдумки много, всегда находчивость в бедах приходит.

        Вот по-дикарски она повесила ткани основу

        И в белоснежную ткань пурпурные нити воткала, —

        О преступленье донос. Доткав, одному человеку

        Передала и без слов отнести госпоже попросила.

580 Этот же Прокне отнес, не узнав, что таит порученье.

        Вот полотно развернула жена государя-злодея,

        И Филомелы сестра прочитала злосчастную повесть,

        И — удивительно все ж! — смолчала. Скована болью

        Речь, языку негодующих слов недостало для жалоб.

585 Плакать себе не дает: безбожное с благочестивым

        Перемешав, целиком погружается в умысел мести.

        Время настало, когда тригодичные таинства Вакха

        Славят ситонки[270] толпой; и ночь — соучастница таинств;

        Ночью Родопа звучит бряцанием меди звенящей.

590 Ночью покинула дом свой царица, готовится богу

        Честь по обряду воздать; при ней — орудья радений.

        На голове — виноград, свисает с левого бока

        Шкура оленья, к плечу прислоняется тирс легковесный.

        Вот устремилась в леса, толпой окруженная женщин,

595 Страшная Прокна с душой, исступленными муками полной, —

        Будто твоими, о Вакх! Сквозь чащу достигла до хлева,

        И, завывая, вопит «эвоэ!», врывается в двери,

        И похищает сестру; похищенной, Вакховы знаки

        Ей надевает, лицо плющом ей закрыла зеленым

600 И, изумленную, внутрь дворца своего увлекает.

        Лишь поняла Филомела, что в дом нечестивый вступила,

        Бедную ужас объял, и страшно лицо побледнело.

        Прокна же, место найдя, снимает служения знаки

        И злополучной сестры застыдившийся лик открывает.

605 Хочет в объятиях сжать. Но поднять Филомела не смеет

        Взора навстречу, в себе соперницу сестрину видя.

        Лик опустила к земле и, призвав во свидетели Вышних,

        Клятву хотела принесть, что насилье виною позора,

        Но лишь рука у нее, — нет голоса. И запылала

610 Прокна, и гнева в себе уж не в силах сдержать. Порицая

        Слезы сестры, говорит: «Не слезами тут действовать надо,

        Нужен тут меч, иль иное найдем, что меча посильнее.

        Видишь, сама я на все преступленья готова, родная!

        Факелы я разожгу, дворец запалю государев,

615 В самое пламя, в пожар искусника брошу. Терея,

        Я и язык, и глаза, и члены, какими он отнял

        Стыд у тебя, мечом иссеку, и преступную душу

        Тысячью ран изгоню! Я великое сделать готова, —

        И лишь в сомнении — что?» Пока она так говорила,

620 Итис к матери льнул — и ее надоумил, что может

        Сделать она. Глядит та взором суровым и молвит:

        «Как ты похож на отца!» И уже не прибавив ни слова,

        Черное дело вершит, молчаливой сжигаема злобой.

        Но лишь приблизился сын, едва обратился с приветом

625 К матери, шею ее ручонками только нагнул он,

        Стал лишь ее целовать и к ней по-ребячьи ласкаться,

        Все же растрогалась мать, и гнев перебитый прервался,

        И поневоле глаза увлажнились у Прокны слезами.

        Но, лишь почуяв, что дух от прилившего чувства слабеет,

630 Снова от сына она на сестру свой взор переводит.

        И на обоих смотря очередно: «О, тронет ли лаской

        Он, — говорит, — коль она молчит, языка не имея?

        «Мать» — называет меня, но ты назовешь ли «сестрою»?

        В браке с супругом каким, посмотри ты, дочь Пандиона!

635 Ты унижаешь свой род: преступленье — быть доброй к Терею!»

        Миг — и сына влечет, как гигантская тащит тигрица

        Нежный оленихи плод и в темные чащи уносит.

        В доме высоком найдя отдаленное место, — меж тем как

        Ручки протягивал он и, уже свою гибель предвидя, —

640 «Мама! Мама!» — кричал и хватал материнскую шею, —

        Прокна ударом меча поразила младенца под ребра,

        Не отвратив и лица. Для него хоть достаточно было

        Раны одной, — Филомела мечом ему горло вспорола.

        Члены, живые еще, где души сохранялась толика,

645 Режут они. Вот часть в котлах закипает, другая

        На вертелах уж шипит: и в сгустках крови покои.

        Вот к какому столу жена пригласила Терея!

        И, сочинив, что таков обряд ее родины, в коем

        Муж лишь участник один, удалила рабов и придворных,

650 Сам же Терей, высоко восседая на дедовском кресле,

        Ест с удовольствием, сам свою плоть набивая в утробу.

        Ночь души такова, что, — «Пошлите за Итисом!» — молвит.

        Доле не в силах скрывать ликованья жестокого Прокна, —

        Вестницей жаждет она объявиться своей же утраты, —

655 «То, что зовешь ты, внутри у тебя!» — говорит. Огляделся

        Царь, вопрошает, где он. Вновь кличет, и вновь вопрошает.

        Но, как была, — волоса разметав, — при безумном убийстве,

        Вдруг Филомела внеслась и кровавую голову сына

        Кинула зятю в лицо: вовек она так не хотела

660 Заговорить и раскрыть ликованье достойною речью!

        И отодвинул свой стол с ужасающим криком фракиец.

        И змеевласых сестер[271] зовет из стигийского дола.

        Он из наполненных недр — о, ежели мог бы он! — тщится

        Выгнать ужасную снедь, там скрытое мясо, и плачет,

665 И называет себя злополучной сына могилой!

        Меч обнажив, он преследовать стал дочерей Пандиона.

        Но Кекропиды меж тем как будто на крыльях повисли.

        Вправду — крылаты они! Одна устремляется в рощи,

        В дом другая, — под кров. И поныне знаки убийства

670 С грудки не стерлись ее: отмечены перышки кровью.

        Он же и в скорби своей, и в жажде возмездия быстрой

        Птицею стал, у которой стоит гребешок на макушке,

        Клюв же, чрезмерной длины, торчит как длинное древко;

        Птицы названье — удод. Он выглядит вооруженным.

675 Это несчастье, не дав Пандиону познать долголетье,

        Раньше срока свело несчастливца к аидовым теням,

        Принял тогда Эрехтей управленье делами и скипетр,

        И неизвестно, — славней справедливостью был он иль войском.

        Он четырех породил сыновей и столько же рода

680 Женского; были из них две дочери равны красою.

        Кефал Эолов,[272] тебя, о Прокрида, назвавши супругой,

        Счастье узнал. А Борею — Терей и фракийцы мешали;

        Бог был долго лишен любезной ему Орифии,

        Просьбам пока предпочесть не желал применение силы.

685 Но, как ни в чем не успел, надеясь на мягкость, в ужасный

        Гнев пришел, что и так чрезмерно свойствен Борею.

        «И поделом! — он сказал, — для чего отложил я оружье,

        Ярость и силы свои, и гнев и лихие угрозы,

        К просьбам прибег для чего, когда не пристали мне просьбы?

690 Сила под стать мне. Гоню облака я унылые — силой,

        Силой колеблю моря и кручу узловатые дубы,

        И укрепляю снега, и градом поля побиваю.

        Тот же я, если своих настигну братьев под небом, —

        Ибо там поприще мне, — с таким побораю усильем,

695 Что небеса до глубин от наших грохочут сражений

        И грозовые огни из туч исторгаются полых.

        Тот же, когда я вношусь в подземные узкие щели,

        В ярости спину свою под своды пещер подставляю,

        Мир весь земной и Аид тревожу великим трясеньем.

700 Вот чем должен я был домогаться невесты и тестя,