Метаморфозы - Публий Назон

        Остановилась и, всех обведя своим взором надменным, —

170 «Что за безумье? — кричит, — предпочесть понаслышке известных —

        Зримым воочью богам? Почему алтарями Латону

        Чтут, а мое божество — без курений? Родитель мой — Тантал,

        Он же единственным был допущен до трапезы Вышних.

        Матерь — Плеядам сестра;[258] мне дед Атлант величайший,

175 Что на могучем хребте равновесье небесное держит,

        Сам Юпитер мне дед. Но им я горжусь и как свекром.

        Фригии все племена предо мною трепещут; держава

        Кадма под властью моей; возведенная струнами крепость

        Мужа, с народом ее, — в его и в моем управленье.

180 В доме, куда бы я взор ни направила, всюду встречаю

        Всяких обилье богатств. К тому же достойна богини

        Прелесть лица моего. Семерых дочерей ты причисли,

        Юношей столько ж, а там и зятьев и невесток не меньше.

        Так вопрошайте ж, на чем моя утверждается гордость!

185 Не понимаю, как вы порожденную Кеем-титаном

        Смеете мне предпочесть — Латону, которой для родов

        Даже великой землей в ничтожном отказано месте.

        Небо, земля и вода — всё вашу отвергло богиню.

        В мире скиталась, пока над блуждавшей не сжалился Делос:

190 «Странницей ты по земле блуждаешь, я же — по морю», —

        Остров сказал и приют неустойчивый ей предоставил.

        Стала там матерью двух: то детей моих часть лишь седьмая!

        Счастлива я: кто бы стал отрицать? И счастливой останусь.

        Кто усомнится? Меня обеспечило чад изобилье.

195 Так я могуча, что мне повредить не в силах Фортуна.

        Если и много возьмет, то более всё же оставит.

        Так я богата, что страх мне уже неизвестен. Представьте,

        Что из толпы своих чад кого-нибудь я и лишилась;

        Но, обездолена так, до двоих я не снижусь, — а двое —

200 Вся у Латоны толпа; не почти ли бездетна Латона?

        Прочь разойдитесь! Алтарь покиньте! С волос поснимайте

        Лавры!» Снимают венки, покидают жертвы, не кончив,

        И — то дозволено им! — небожителей шепотом славят.

        Возмущена тут богиня была и с высокой вершины

205 Кинфской[259] с речью такой к своим близнецам обратилась:

        «Вот я, родившая вас, появлением гордая вашим, —

        Кроме Юноны, других не ниже богиня, — сомненье

        Вижу, богиня ли я?! Алтари у меня отнимают,

        Чтимые веки веков, — от вас жду помощи, дети!

210 Это не все еще зло. Танталида к печальному делу

        Брань добавила: вас поставить осмелилась ниже

        Собственных чад; и меня — то с нею да будет! — бездетной

        Смела назвать, — ведь язык у нее от отца негодяя!»

        Намеревалась мольбы тут добавить Латона, но молвил

215 Феб: «Перестань говорить! замедляешь ты жалобой кару».

        То же и Феба рекла, и, быстро по воздуху спрянув,

        Кадмова града они, под облаком скрыты, достигли.

        Гладкое было у стен широкое поле. Всечасно

        Кони топтали его Колесницы во множестве также.

220 Твердых удары копыт размягчали на поприще почву.

        Вот из могучих сынов Амфиона иные садятся

        На горделивых коней, чьи спины алеют багрянцем

        Тирским, и в руки берут отягченные златом поводья.

        Вот между ними Исмен, — что первой матери мукой

225 Некогда был, — меж тем, как он правит по кругу привычным

        Бегом коня своего и смиряет вспененную морду, —

        «Горе мне!» — вскрикнул: уже впилась стрела в середину

        Груди его, и, рукой умирающей повод покинув,

        Сник постепенно Исмен с плеча лошадиного на бок.

230 Рядом с ним ехавший, стрел услыхав бряцанье в колчане,

        Вмиг натянул поводья Сипил, — так кормчий пред бурей,

        Тучу завидя, спешит; наставляет полотна, бессильно

        Свисшие, чтобы поймать малейшие воздуха струи.

        Вмиг натянул… но едва натянул он поводья, настигнут

235 Был неминучей стрелой; трепеща, она сзади вонзилась

        В шею ему, и торчит наконечник железный из горла.

        Сам он, как был, наклонясь через шею крутую и гриву,

        Наземь скатился, и кровь запятнала горячая землю.

        Вот и несчастный Федим, и, названный именем деда,

240 Тантал, обычный свой труд завершив и тело натерши

        Маслом, вступили в борьбу, — подходящее юности дело.

        И уж сплетались они, борясь друг с другом, грудь с грудью,

        Тесным узлом; как вдруг, с натянутой пущена жилы,

        Братьев пронзила стрела сплетенными, так, как стояли.

245 И застонали зараз и зараз согбенные мукой

        Наземь сложили тела; зараз и последние взоры

        Вскинули, лежа уже, и вместе дух испустили.

        То увидал Алфенор; и, до крови в грудь ударяя,

        К ним поспешает, — обняв, их к жизни вернуть, охладевших.

250 Но упадает и сам при свершении долга: Делиец

        В грудь глубоко его смертоносным пронзает железом.

        А как стрелу извлекли, на конце крючковатом достали

        Легкого часть, а душа излетела с кровавой струею.

        Отрок меж тем Дамасихтон двойной был раною ранен,

255 А не одной. Удар под самой икрою пришелся

        В месте, где мягким узлом под коленом сплетаются жилы.

        Но, между тем как стрелу он пытался смертельную вырвать,

        В горло вторая ему вонзилась по самые перья.

        Вытолкнул крови напор стрелу, и кверху из раны

260 Прянула и, далеко полетев, прорезала воздух.

        Илионей, оставшись один, напрасно с мольбою

        Руки меж тем воздевал: «О боги, о все без различья!» —

        Молвил, не зная о том, что молиться не всем надлежало, —

        «Сжальтесь!» — и тронут был Феб-луконосец, хотя невозможно

265 Было стрелу возвратить. Погиб он, однако, от раны

        Легкой: в сердце его стрела не глубоко вонзилась.

        Слух о беде, и народная скорбь, и домашних рыданья

        Вскоре уверили мать в нежданно постигшем крушенье,

        И удивляться смогла и гневаться, как же дерзнули

270 Боги такое свершить — что столь права их велики!

        Вот и отец Амфион, грудь острым железом пронзивши,

        Умер, горе свое одновременно с жизнью окончив.

        О, как Ниоба теперь отличалась от прежней Ниобы,

        Что от Латониных жертв недавно народ отвращала

275 Или когда среди города шла, выступая надменно,

        Всем на зависть своим! А теперь ее враг пожалел бы.

        К хладным припала телам; без порядка она расточала

        Всем семерым сыновьям на прощанье свои поцелуи.

        К небу от них подняла посиневшие руки и молвит:

280 «Горем питайся и гнев насыщай слезами моими.

        Зверское сердце насыть! И меня на семи погребеньях

        Мертвой несут. Победив, торжествуй надо мною, врагиня!

        Но почему — победив? У несчастной больше осталось,

285 Чем у счастливой тебя. Семерых схоронив — побеждаю».

        Молвила, но уж звенит тетива на натянутом луке:

        Кроме Ниобы одной, окружающих всех устрашила.

        Та же от горя смела. Стояли в одеждах печали

        Около братских одров распустившие волосы сестры,

290 Вот из толпы их одна, стрелу извлекая из тела,

        К брату своим побледневшим лицом, умирая, склонилась.

        Вот, несчастливицу мать пытаясь утешить, другая

        Смолкла внезапно и смерть приняла от невидимой раны,

        Губы тогда лишь сомкнув, когда испустила дыханье.

295 Эта, пытаясь спастись, вдруг падает; та умирает,

        Пав на сестру; та бежит, а эта стоит и трепещет.

        Смерть шестерых отняла, — от разных погибли ранений,

        Лишь оставалась одна: и мать, ее всем своим телом,

        Всею одеждой прикрыв, — «Одну лишь оставь мне, меньшую!

300 Только меньшую из всех прошу! — восклицает. — Одну лишь!»

        Молит она: а уж та, о ком она молит, — погибла…

        Сирой сидит, между тел сыновей, дочерей и супруга,