Метаморфозы - Публий Назон

        Хоть и могуча была, но красивою все же считалась.

        Пусть хвалили меня, не тщеславилась я красотою.

        Рады иные, — а я в простоте деревенской стыдилась

        Женской красы: понравиться — мне преступленьем казалось.

585 Из стимфалидских дубрав[228] возвращалась я, помню, усталой.

        Зной был, труды же мои — немалые — зной удвояли.

        Вот подошла я к воде, без воронок, без рокота текшей,

        Ясной до самого дна, чрез которую камешки в глуби

        Можно все было счесть, как будто совсем неподвижной.

590 Ветлы седые кругом и тополи, вскормлены влагой,

        Склонам ее берегов природную тень доставляли.

        Я подошла и ступню сначала в струю погрузила.

        Вот по колена стою. Не довольствуясь этим, снимаю

        Пояс и мягкий покров кладу на склоненную иву.

595 Вот уж и вся я в воде. Ударяю по ней, загребаю,

        Черпаю на сто ладов и руками машу, отряхаясь.

        Тут глубоко под водой услыхала какой-то я ропот, —

        И в перепуге плыву на закраину ближнего брега.

        «Что ты спешишь, Аретуза? — Алфей из вод своих молвит, —

600 Что ты спешишь?» — еще раз повторяет он голосом хриплым.

        Мчусь я, такой как была, без одежды, — мои ведь одежды

        Были на том берегу. И настойчивей он пламенеет,

        Голою видит меня и считает на все уж согласной.

        Я убегала, а он меня настигал, разъяренный, —

605 Так, крылом трепеща, от ястреба голуби мчатся;

        Ястреб, преследуя, так голубей трепещущих гонит.

        Мимо уже Орхомен[229], Псофиды, Киллены и сгиба

        Гор Меналийских, туда, к Эриманфу, и дальше, в Элиду

        Я продолжаю бежать. Он был меня не быстрее.

610 Но выносить столь длительный бег, неравная силой,

        Я не могла, — а Алфей был в долгой работе вынослив.

        Я через долы, поля и лесами покрытые горы,

        Через утесы, скалы без всякой дороги бежала.

        Солнце светило в тылу; и видела длинную тень я

615 Перед собою у ног — иль, может быть, страх ее видел!

        Но ужасал меня звук приближавшихся ног, и под сильным

        Уст дыханьем уже в волосах волновались повязки.

        Тут я вскричала, устав: «Он схватит меня! Помоги же

        Оруженосице ты, о Диктинна, которой нередко

620 Лук свой давала носить и стрелы в наполненном туле!»

        Тронул богиню мой зов, и, облако выбрав густое,

        Приосенила меня. Не найдет он покрытую мраком

        И понапрасну вокруг близ облака полого ищет.

        Два раза место, где я укрыта была, обогнул он;

625 Дважды «Ио, Аретуза! Ио, Аретуза!» взывал он.

        Что было тут на душе у несчастной? Не чувство ль ягненка,

        Если рычанье волков у высокого слышит он хлева?

        Иль русака, что сидит, притаясь, и враждебные видит

        Морды собачьи, а сам шевельнуться от страха не смеет?

630 Но не уходит Речной; не видит, чтоб продолжались

        Ног девичьих следы: на облако смотрит, на берег.

        Потом холодным меж тем мои покрываются члены,

        С тела всего у меня упадают лазурные капли.

        Стоит мне двинуть ногой, — образуется лужа; стекают

635 Струи с волос, — и скорей, чем об этом тебе повествую,

        Влагою вся становлюсь. Но узнал он желанные воды

        И, навлеченное им мужское обличив скинув,

        Снова в теченье свое обернулся, чтоб слиться со мною.

        Делией[230] вскрыта земля. По бессветным влекусь я пещерам

640 Вплоть до Ортигии. Та, мне единым с моею богиней

        Именем милая, вновь наверх меня вывела, в воздух».

        Кончила речь Аретуза. Впрягла урожаев богиня

        Вновь в колесницу свою двух змей и уста им взнуздала.

        Между небес и земли по воздуху так проезжая,

645 Легкую правила в путь колесницу к Тритонии в город,

        В дом к Триптолему[231]: семян половину велела посеять

        На целине, а другие в полях, не паханных долго.

        Над европейской землей и азийской высоко поднялся[232]

        Юноша. Вот он уже до скифских домчался пределов.

650 В Скифии царствовал Линк. Вошел он под царскую кровлю.

        С чем и откуда пришел, про имя и родину спрошен, —

        «Родина, — молвил, — моя — пресветлой твердыня Афины,

        Имя же мне — Триптолем. Не на судне я прибыл, по водам,

        Не на ногах по земле: мне открыты пути по эфиру.

655 Вот вам Цереры дары: по широким рассеяны нивам,

        Пышные жатвы они принесут вам и добрую пищу».

        Зависть почуял дикарь: быть хочет виновником дара

        Сам. Триптолема приняв, как гостя, на спящего крепко

        Он нападает с мечом. Но, грудь пронзить уж готовый,

660 Был он Церерою в рысь обращен. И священною парой

        Править по небу вспять Мопсопийцу[233] богиня велела».

        Старшая наша сестра[234] ученую кончила песню.

        Хором согласным тогда геликонским победу богиням

        Нимфы судили. Когда ж побежденные стали в них сыпать

665 Бранью, сказала она: «Для вас недостаточно, видно,

        От посрамленья страдать; к вине прибавляете ругань

        Злобную, но и у нас иссякло терпенье; вступим

        Мы на карающий путь, своему мы последуем гневу».

        Лишь засмеялись в ответ Эмафиды, презрели угрозы.

670 Вновь пытались они говорить и протягивать с криком

        Наглые руки свои; но увидели вдруг, что выходят

        Перья у них из ногтей, что у них оперяются руки.

        Видят, одна у другой, как у всех на лице вырастает

        Жесткий клюв, а в лесу появляются новые птицы.

675 В грудь хотят ударять, но, руками взмахнув и поднявшись,

        В воздухе виснут уже — злословие леса — сороки.

        В птицах доныне еще говорливость осталась былая,

        Резкая их трескотня и к болтливости лишней пристрастье.

КНИГА ШЕСТАЯ

        К повествованьям таким Тритония слух преклонила,

        Песни сестер Аонид одобряла и гнев справедливый.

        «Мало хвалить, — подумалось ей, — и нас да похвалят!

        Без наказанья презреть не позволим божественность нашу».

5      В мысли пришла ей судьба меонийки[235] Арахны. Богиня

        Слышала, что уступить ей славы в прядильном искусстве

        Та не хотела. Была ж знаменита не местом, не родом —

        Только искусством своим. Родитель ее колофонец[236]

        Идмон напитывал шерсть фокейской пурпурною краской.[237]

10   Мать же ее умерла, — а была из простого народа.

        Ровня отцу ее. Дочь, однако, по градам лидийским

        Славное имя себе прилежаньем стяжала, хоть тоже,

        В доме ничтожном родясь, обитала в ничтожных Гипепах[238].

        Чтобы самим увидать ее труд удивительный, часто

15   Нимфы сходилися к ней из родных виноградников Тмола,

        Нимфы сходилися к ней от волн Пактола родного.[239]

        Любо рассматривать им не только готовые ткани, —

        Самое деланье их: такова была прелесть искусства!

        Как она грубую шерсть поначалу в клубки собирала,

20   Или же пальцами шерсть разминала, работала долго,

        И становилась пышна, наподобие облака, волна.

        Как она пальцем большим крутила свое веретенце,

        Как рисовала иглой! — видна ученица Паллады.

        Та отпирается, ей и такой наставницы стыдно.

25   «Пусть поспорит со мной! Проиграю — отдам что угодно».

        Облик старухи приняв, виски посребрив сединою

        Ложной, Паллада берет, — в поддержку слабого тела, —

        Посох и говорит ей: «Не все преклонного возраста свойства

        Следует нам отвергать: с годами является опыт.

30   Не отвергай мой совет. Ты в том домогаешься славы,

        Что обрабатывать шерсть всех лучше умеешь из смертных.

        Перед богиней склонись и за то, что сказала, прощенья,

        Дерзкая, слезно моли. Простит она, если попросишь».

        Искоса глянула та, оставляет начатые нити;

35   Руку едва удержав, раздраженье лицом выражая,