Челюскин. В плену ледяной пустыни - Михаил Александрович Калашников

больше распалиться, готов сам бежать в кочегарку, схватить лопату и кидать уголь в топку до самой последней крупинки в закромах или до своего последнего вздоха.

Шмидт властно развернул капитана к себе, крепко обнял, при этом глядя в глаза:

– Владимир Иванович! Довольно, дорогой! Ты загубишь корабль…

В глазах Воронина мелькнуло секундное бе- зумство, но Шмидт понял – именно этой встряски Воронину и не хватало. Капитан тут же вырвался из объятий Шмидта, обхватил медный раструб двумя руками и крикнул в него воспаленным голосом:

– Сто-о-оп!.. – И уже более спокойно, почти ровным тоном: – Держи пока на холостых…

Воронин оторвался от раструба, выпрямил спину. Глядя в покореженные взрывом льды, не оборачиваясь к Шмидту, произнес:

– Привези сюда хоть весь аммонал мира – биться с природой бесполезно. Она все еще сильнее нас и всех наших изобретений.

Шмидт сделал шаг в его сторону, руками больше не трогал, трезво сказал:

– Собираем кают-компанию. Необходимо новое решение. Народ скоро будет волноваться, его требуется успокоить.

Когда Шмидт первым заговорил на открывшемся собрании, Воронин тут же понял: «Он давно не верил в наше освобождение и все заранее просчитал». Речь начальника экспедиции, как всегда, была безупречна:

– В сложившейся обстановке, товарищи, не вижу иного выхода, кроме зимовки на борту. Освободиться нам не удалось ни человеческими ресурсами, ни взрывчатыми. Дальнейшее изматывание сил считаю нецелесообразным. Поэтому предлагаю включить режим жесткой экономии. Провизия, топливо, электричество теперь должны беречься и не расходоваться так щедро, как до этого. При хорошем раскладе запасов нам должно хватить на полгода, к этому моменту наступит сезонное таяние, льды ослабнут, и либо мы сами прорвемся к Берингову проливу, либо «Литке» придет нам на помощь.

– Еще нужно помнить, что наступила полярная ночь, – вставил Бобрин, – в этих широтах она длится до середины января, к ней тоже нужно готовиться, период этот весьма непростой.

Тут же слово попросил еще кто-то, заговорили сразу несколько голосов, посыпались предложения, указания, советы, просьбы. Работа мигом закипела. Бобрин умело чертил очередной график, набрасывал цифры в блокнот.

Шмидт оглядывал кают-компанию теплым взором: «Я не сомневался в вас, друзья».

Экспедиция, застрявшая на судне, члены экипажа и прочие пассажиры, не одну неделю проведшие в авральных работах, весть о зимовке восприняли легко и однозначно. Чтобы людей не поглотило полное безделье, Шмидт ввел обязательную зарядку. Налегке – в шапках, свитерах, варежках и штанах, но без верхней одежды, каждое утро не занятый в работах и нарядах народ спускался на лед, трусцой обегал замерший корабль, выстраивался в линию и под руководством секретаря Семина выполнял вольные упражнения – наклоны, потягивания и прочую физическую нагрузку.

Делая махи руками, Яшка делился с Промовым:

– Пусть порции сокращают, я согласный. Зато в стужу сопли на лом больше не придется наматывать. И теперь хоть ясно, куда идем. Вернее – никуда не идем, вмерзли и стоим. А то носило нас по морю, как щепку в проруби.

– Ты вместо щепки, верно, другое хотел сказать? – сомневался Промов.

– Ну, не буду же я нашего «Челюскина» с дерьмом мешать, – ответил Яшка с заметной долей ревности.

Они проводили глазами дежурного с пустыми ведрами. Пресная вода подходила к концу, камбуз давно переключился на ее добычу из природных источников. Снег вокруг корабля за время стоянки укрылся плотным серым одеялом – выхлопом перегоревшего угля, смешанного со свежим снегом. Его наметал неутомимый арктический ветер. Дежурные бегали за километр от «Челюскина», добывали чистый, не тронутый человеком пищевой снег.

Шапиро, наведя свой аппарат на линию физкультурников, крутил ручку, подбадривал:

– Энергичнее! Энергичнее, товарищи! Так! Так, отлично! Еще! Молодцы!

– Иди сам ногой хоть раз махни! – крикнул на него Яшка из стройной шеренги.

– Мне нельзя, я при служебных обязанностях, – оператор захлопнул глазок объектива крышкой, свернул треножник и под выкрики «филоня», «сачок», «лентяюга» убежал к железным сходням.

Вечером Яшка с Промовым спешили в лекторскую, где сегодня читал Шапиро. Оба задержались, к началу не успели, когда тихо отворили дверь и стали искать свободные места, кинооператор уже выступал:

– Живопись, музыка, литература и театр! Вот четыре столпа, что держат кровлю мирового искусства. Все это существовало отдельно и независимо, иногда добавляя друг друга: половина художественных полотен написана по литературным произведениям, библейским сюжетам и с использованием вымышленных писателями героев. Знаменитые оперы, такие как «Борис Годунов» или, скажем, «Руслан и Людмила», также используют литературное наследие. А театральная постановка без автора не может существовать – это вы все и без меня знаете. И вот существовали эти виды искусства по отдельности или в тесном переплетении, не имеет значения, пока не пришло в наш мир звуковое кино!

Лекции Шапиро очень часто превращались в дискуссии. Шемятников, видимо, определивший, куда выведет свой монолог докладчик, и заранее уязвленный этой теорией, давно готовил реплику:

– Небогатая живопись, надо сказать, в черно-белых тонах.

Шапиро взвился, как после удара, выискивая в зале с приглушенным светом знакомый голос художника. Тут же не отставал и Новик, бросил с места свою реплику:

– Разве можно сравнить звук кинозала с живым симфоническим оркестром?

Докладчик перенастроился на новую цель, отыскивая глазами фотографа. Не показывая уязвленности, он доброжелательно ответил всему залу:

– Погодите, дайте время, ученые смогут раскрасить фильмы и наполнят их таким звуком, что ощущать вы будете себя не в кинозале, а в филармонии.

Промов сел вместе с печниками и плотниками, там стоял тихий, не долетавший до лектора бубнеж. Между Шапиро и его оппонентами разгорался нешуточный спор, а здесь, в маленьком кружке, говорили о своих переживаниях:

– Новый год нынче, а у нас – будний день. Хоть бы по маленькой распорядился Шмидт к ужину поднести.

– Сухой закон, как в Америке, нельзя.

– Да и Новый год уже не празднуем… Когда это его отменили? Уже лет пять как?

– Не так много, четвертый раз, кажись.

– Точно, в сентябре дело было, перед тридцатым годом постановление вышло: в церковные праздники работа производится на общих основаниях.

Промов слушал их разговоры, не пытаясь крутить головой и всматриваться в лица, думал свое. На очередной паузе докладчика внезапно поднял руку, громко попросил:

– Товарищ Шапиро, разрешите предложение?

Он поднялся во весь рост и так же громко, на весь небольшой зал продолжил:

– Как насчет того, чтобы именно сегодня изменить форму нашего вечера? Ведь завтра наступает Новый год. Праздника нет никакого, согласен, особенно на нашем судне, переживающем не самые хорошие дни, но давайте устроим что-нибудь более вольное, чем просто лекцию.

Шапиро развел руки в стороны:

– Ваши предложения, товарищ Промов.

– К примеру, у некоторых наших соседей по экспедиции в кубриках, я знаю,