Челюскин. В плену ледяной пустыни - Михаил Александрович Калашников

– Самолет мой зовется АНТ, что переводится – Анатолий, нашел-таки!

Никитин бегло глянул на лицо и руку его, молниеносно полез в саквояж за помощью. Новые люди все набегали, толпились, пытались пролезть к пилоту и потрогать его. Это было не так-то просто – первые, встретившие пилота, быстро заслонили его от прочих, давая доктору возможность оказать ему помощь. Оставалось только щупать стальные шасси самолета, его широкие лыжи, промороженный фюзеляж и хвостовое оперение.

Лебедевский посерьезнел лицом, которое доктор покрывал обильным слоем жира:

– Кто тут Промов? Промов, есть такой?

По вспыхнувшим глазам одного из стоявших рядом, и без того сиявшим от великой радости, пилот понял, кто перед ним:

– Радуйся, папаша! Скоро отцом станешь!

Даже Никитин на секунду замер, оставил свою работу, коротко глянул на отвисшую челюсть Промова:

– Полегче, товарищ пилот, с такими известиями, а то костоправ потребуется – Промову на место челюсть ставить.

Шутка была завалящая, но как удержаться от смеха в волне свалившейся общей радости?

Перекрикивая хохот челюскинцев, Лебедевский кричал:

– Верно, верно говорю! Не далее, как через месяц! Вот такой живот у твоей женушки.

Непокорный летчик вырывал у доктора свою раненую руку и нарисовал окружность, выпячивая ее дальше своего носа.

– Да где же ты ее видел? – пропала наконец немота Промова.

– На край света за тобой прилетела – в Уэлене живет.

– Как же она добралась-то?

– Не знаю. Но у вас, я слышал, еще и не такие отчаюги на «Челюскине» водятся! Которая тут в походе родила?

– Там она, в лагере! С малышом!

– Всех женщин сюда давайте! Рожавших, нерожавших, разведенок, вдовушек, замужних, холостых! Всех до одной вывезу.

Лебедевский поостыл, утратил былой пыл, больше не вырывался из докторских рук. Челюскинцы по одному затихали.

Промов закрыл глаза руками, долго стоял молча. В наступавшей тишине, сквозь стиснутые ладони прозвучал наконец его голос:

– Господи, как же она долетела?..

Яшка наигранно рассердился:

– Ну вот, опять про Господа, старый ты богомолец!

В грянувших взрывах смеха плотник крепко обнял Бориса, шепнул в самое ухо:

– Поздравляю.

Промов убрал руки, лицо с двумя редкими слезинками было бледным:

– Теперь я готов ждать… Поселиться на этой льдине хоть навсегда! Теперь мне ничего не страшно…

Летчика и штурмана отвели в лагерь, дали отдохнуть, обогреться, плотно поесть. Доктор Никитин дополнительно подробно их осмотрел.

Через пару часов для полета все было собрано.

Шапиро крутил ручку своего аппарата, запечатлевал прощальные кадры с двухлетней Анечкой. Она самостоятельно шла по снегу в громоздкой, неуклюжей малице. Девочка впервые видела самолет гигантских размеров, глядела на стальную громадину с любопытством, вероятно, думала: «Он, конечно, не такой большой, как наш «Челюскин», но все равно красивый… А где наш «Челюскин»? Что-то я его давно не видела…»

Промов стоял в толпе, смотрел вокруг не до конца осмысленным взором, никак не мог поверить в заурядный, естественный ход жизни.

Небо растворяло в себе гул самолета.

Оно слушало слабую, таявшую песню и молчало.

Примечания

1

Коктейль времен революции— стакан водки с ложкой кокаина.

2

Эх, Колька, а в поле наверняка было бы легче.

3

Овечья шерсть (диалект).

4

Контрреволюционер.