Челюскин. В плену ледяной пустыни - Михаил Александрович Калашников

а? – подначивал Промов, отчего-то мигом заскучавший, едва лом попал к нему в руки.

– Шутишь? – поднял голову Яшка.

– Отчего же? У Мосолова револьвер имеется, ему Шмидт для дежурства оставляет. Айда, спросим, – улыбнулся Борис.

Все трое незаметно пошли к палатке, где жила караулившая аэродром смена, инструменты прихватили с собой, чтобы не выделяться из толпы. На ходу стукали в лед, пинали отколотые куски, пасовали друг другу, словно на самодельном футбольном поле где-нибудь посреди цветущего луга или на городской окраине.

Мосолов на их просьбу пострелять отозвался до удивления просто, даже противиться не стал, словно работал в тире парка культуры и отдыха, ежедневно заряжая мишени с фигурками заокеанских буржуев в цилиндрах. Они отошли за палатку, воткнули в сугроб два лома, растянули между ними старую газету тыльной стороной, как транспарант. У Мосолова в кармане нашелся кусок проволоки, ею примотали углы ватмана к ломам. Стоял штиль, и газету не трепало, о проволоку не рвало. Промов достал из нагрудного кармана алый карандаш, круговыми движениями навел по белому фону круги с «яблочком» в сердцевине – получилась вполне сносная мишень.

Вызвать переполох своими выстрелами они не боялись. Дежурившим на аэродроме Шмидт разрешил вести свободную охоту, подкарауливать неосторожную живность. Рядом с лагерем, где царили человеческие звуки и запахи, арктическую зверушку встретить было нелегко, а здесь, в отдалении и тишине, они попадались чаще. Иногда в лагерь прилетал отдельный выстрел, случалась даже целая серия залпов, но «дичи» к столу челюскинцев буфетчик дядя Саша пока не подавал.

Мишень была готова. Шапиро отошел в сторону на три шага, распорядился:

– Вы идите, а я останусь попадания фиксировать.

– Ты рехнулся? – недоверчиво поглядел на него Мосолов. – Не слышал про линию огня?

– Ай, да бросьте, товарищ матрос, – Шапиро для смеху добавил в голос местечковый акцент. – Шобы так промахнуться, пульнув не по мишени, а по мне, так это надо быть совсем незрячим.

Промов глазами спросил у оператора: «Ты что удумал?» Шапиро успел, незаметно для Яшки и Мосолова, перемигнуться с ним в ответ: «Иди-иди, сейчас увидишь!»

Они отдалились метров на двадцать. Нерпа ближе, по словам Мосолова, к себе не подпускает. Матрос достал из кобуры оружие. Яшка смело и требовательно протянул руку, несколько раз сомкнул и разомкнул пальцы, будто что-то хватая.

Мосолов его остановил:

– Погоди, проверить надо. Сначала я.

Он вытянул правую руку с татуированными пальцами, прищурил глаз, сам себе скомандовал:

– К тренировочной стрельбе – приступить!

Грохнул выстрел, рука Мосолова едва заметно дернулась.

Зато весьма заметно дернулся всем телом Шапиро. Он тут же рухнул, стал биться в конвульсиях настолько правдоподобно, что даже Промов решил: «Вот это матрос дал маху! Напророчил Арончик себе шуточку».

Мосолов обомлел, стоял, как ударенный громом, ровно секунду. С вытянутой рукой, так и не опустив ее, помчался к пораженному:

– Я добью его! Добью, чтоб не мучился!

Яшка с Промовым бросились ему вслед, то ли удержать от окончательного убийства, то ли помочь Шапиро в преодолении предсмертных мук.

Оператор взбрыкивал, снег летел из-под его рук и ног. Внезапно он затих, словно умоляя своим видом – не надо больше, не тратьте пулю, я сам… И вдруг стал медленно подниматься. Вместо нелепой усмешки или иронии на мигом побелевшем лице его гулял нескрываемый страх. Шапиро успел поверить в намерения Мосолова.

Матрос еще пробежал по инерции несколько шагов, замер в двух метрах от «раненого», все еще не в силах убрать наведенный на него ствол боевого оружия. Гневным взмахом Мосолов зашвырнул револьвер в снег, бросился на жертву с кулаками. Яшка не отставал от матроса. Промов, убедившись, что Шапиро не задет пулей, на секунду оторопел, потом кинулся разнимать троицу. Били оператора не шутейно, во всю мощь, вызванную пережитым ужасом.

Промов отрывал то одного бойца, совавшего кулаками в физиономию Шапиро, то другого. Обоих разом унять он не мог.

Из-за палатки выскочила толпа, привлеченная выстрелом. Еще не успев разглядеть драки, Семин радостно крикнул:

– Подстрелили?

Мосолов, сидевший в сугробе после увесистого броска, проделанного журналистом, злорадно, в тон секретарю выпалил:

– А то как же! Одного еврейского осла! Наповал!..

Он убийственно глянул в сторону сидевшего на коленях Шапиро, тот горстью снега пытался остановить текущую из носа кровь, и пришлепнул:

– Ишь, клоун!..

Яшка, тоже приземленный на лед, тяжело дышал, на лице его еще гуляла злоба, разбавленная нервным переживанием. Дыхание его вдруг сбилось, он начал заливисто, почти истерично хохотать:

– А я гляжу… снег из-под него летит… ровно как из-под куры… которой башку отрубили и на волю пустили… а она… она в сугробах кувыркается… думаю: «Тут и достреливать не нужно… сам дойдет»… Вот кого в артисты надо… талант!

Вечером сидели в клубе. Без лекций, без выступлений. Таскали из близко лежащей столовой кастрюли кипятка, непрестанно заваривали чай. Мосолов не глядел в сторону распухшего от побоев лица кинооператора – до сих пор злился. Тот поскучал чуток в уголке, половил на себе разномастные взгляды – то смешливые, то недовольные, то женские – жалеющие и ласковые, и ушел из клуба в палатку, к месту проживания. Промов уговорил Семина, и тот не стал докладывать Шмидту о неудачном выстреле на аэродроме.

Трещали еловые дрова в железной печурке, расточая снопы веселых искр, по клубу разливалось тепло, можно было расстегнуть полушубок или даже вовсе его снять, остаться в одном свитере. За разукрашенными морозом крохотными стеклами дотаивал короткий день, поднимался слабый пока еще ветер.

Бродили по клубу тихие разговоры, люди разбились на компании по пять-шесть человек, болтали, обсуждали ничего не значащие пустяки, бытовые проблемы.

Промов неизвестно почему вдруг представил, что открылась дверь и вошел к ним сюда живой Могилевич. Сел рядом с ним, с Промовым, рассказал что-то такое, о чем говорят нынче окружавшие его люди, какую-нибудь историю о своих сыновьях. Борису невольно вспомнилась жена, опять полезли застарелые, трижды обкатанные мысли: «Родим ли мы с тобой кого-то? Порадуемся детям? Даже если вернусь благополучно – не уверен. Пять лет прожили…»

К нему подсел Яшка, видя настроение приятеля, толкнул его кулаком в колено:

– Борь, расскажи что-нибудь. У тебя здорово получается.

Промов с теплотой поглядел на него: «Уж не врачевать ли ты пришел, милый друг? Отвлечь меня от моих фантомов пытаешься? Спасибо, припомню».

– Из какой области хотелось бы тебе историю?

Яшка подумал, поискал глазами в зале, пошарил на потолке:

– Ну вот, как Шапиро…

Он против воли усмехнулся:

– Чего это он ушел, кстати?.. Как Шапиро говорит: смотришь на картину, а там целый рассказ по сюжету разворачивается. Такое что-нибудь, интересное.

– Хорошо, – улыбнулся