Челюскин. В плену ледяной пустыни - Михаил Александрович Калашников

грузить? Намучаемся, пупы надорвем. Я тогда и скажи приятелям: «А давай его в тот проем пустим, который ближе к озеру, вроде того – думали у бережка положить, да не выдюжили, упустили, вот он сам и утоп. Какой с нас спрос?» Ребята меня там же на звоннице давай качать, очень обрадовались задумке. Ослабили мы веревку, подтянули «вечевика» к проему, да так к воде и спихнули. Он, пока летел, языком в последний раз по краю ударил, со звоном падал. Об землю ухнул, промял ее, и голос свой затаил, будто весь его зов в глубину ушел. Думаем: «Ну – пропало наше дело! Так в земле и увязнет…» А он медленно-медленно вниз по бугру покатился, не застрял, землю вместе с травой мнет, и так до озера дошел, там и укрылся. Один из наших даже сказал тогда: «Спрятался до поры».

Промов думал на ходу: «Дитя природы. Совсем как тот чукотский мальчик, глядевший через окно в китовом позвонке… Он тоже спустя несколько лет сможет собственноручно вывернуть из вечной мерзлоты прадедовского идола, божество, высеченное из китового плавника, которому поклонялись многие поколения до него».

Они загрузили остатки льда, эта была последняя ходка, дальше снова приходилось браться за инструменты, откалывать глыбы и замкнуть рты. Заговорил на этот раз гидролог:

– Три года назад, сами небось помните, перебои с хлебом были. Мы с братом в то время еще учились, он на третьем курсе, а я заканчивал. Неделю в наш «Колосок» даже черствого не завозили. Потом весть пронеслась: «Появился хлеб!» Кинулись люди с мешками, впрок закупать, сухари сушить. Все ведь голодную зиму с семнадцатого на двадцатый не забыли. В магазине уже объявление висит: «Не больше четырех буханок в одни руки». Приходим мы с братом, два тощих студента. Отстояли полдня в очереди, продавщица спрашивает: «Сколько? Две, три?» Брат спокойно так пальчиком отрицательно сделал и говорит ей: «Половину буханочки отрежьте, пожалуйста, не люблю черствый. На сегодня хватит, а завтра приду еще за половинкой». Видели б вы глаза той продавщицы и охвостья очереди, что это слышала.

Промов скосил глаза на своего напарника, пытаясь прочесть что-либо в его облике. Мосолов невозмутимо тащил груженые сани. Борис развернулся сильнее, чтобы достать взглядом рассказчика, – Звездин тоже ничего не пояснял из своей истории.

Яшка не выдержал первым:

– И к чему ты это?

– К тому, Яшенька, что, если мир теряет голову, тебе не стоит делать то же самое.

На этот раз следить Промову за матросом не пришлось – тот одобрительно крякнул, но на словах ничего не добавил. Все четверо разом перевернули свои сани. Плотник, не боясь задеть своим предложением Звездина, сказал:

– Борис, давай вместе возить? В одну пару станем.

Промов, заранее осознавая, что с коренастым Кудряшовым в запряжке ему будет не так удобно, как с Мосоловым, согласился:

– Давай, Яша. Конечно, поменяемся.

17

Рабочие команды выдохлись. Не помогало усиленное питание, перетасовки личного состава бригад, не давало эффекта продление отдыха между сменами. Люди хоть и отдыхали дольше, но в это время и природа не дремала, все крепче захватывая «Челюскин» в свои объятия.

Настало время подрывников, обученных Бердяевым. Он пустил весь имевшийся арсенал, оставив лишь неприкосновенный запас на экстренный случай, надеясь мощным взрывом освободить корабль. В этот раз от брюха увязшего «Челюскина» протянулись борозды, как лучи полярной звезды: от носа вперед, от кормы назад, от середины киля – в стороны. Для безопасности народ с палубы разогнали. Заряды были заложены на очень близком периметре – Бердяев нарушал инструкции и технику безопасности.

На прошедшем совещании Воронин выразил опасения:

– Как бы мы этими взрывами беды не наделали. Я снова вынужден напомнить, что конструкция нашего корабля не предполагает дополнительных усилений, и колебания ледовой корки, как и волна от взрыва, могут серьезно сказаться на прочности стальной обшивки.

– Что поделать, Владимир Иванович, иным способом нам не освободиться, только вынужденно идти на риск, – деликатно заметил главный подрывник.

Настал запланированный день. Заряды разложили по лункам. Уставшие бригады сгрудились в каютах и у коридорных иллюминаторов. Бердяев долго ходил по льду, перелезал через корявые торосы, действуя под напором двух сотен глаз. Он щепетильно проверял провода, соединения, скрутки, оглядывал связки динамита, прежде чем опустить их в пробуренные ячейки. Подрывник медленно возвращался к кораблю, изредка бросая взгляды на лица в иллюминаторах.

Близился полдень, время, когда мрак полярной ночи исчезает и становится значительно светлее. Последний человек исчез из поля зрения судовых зрителей. Только чистый лед, бесконечные пространства льда – опостылевший плен, судьба которого зависела от человека, маленькой черной точки, ходившей по льду. Время до взрыва тянулось невыносимо долго. Казалось, вот он грянет в следующую секунду. Но проходили десятки секунд, складывались в минуты. Так минуло полчаса. Люди теряли терпение, покидали свои смотровые места, отходили прочь от иллюминаторов, попить воды или выкурить папироску, интерес к действию угасал.

В этот момент и рвануло.

Как ни опасался Воронин последствий взрывной волны, до корабля она почти не достала, всю ее поглотил лед. Лишь небольшая воздушная волна стеганула по иллюминаторам. Мелкое крошево из льда зашелестело по палубе, потом забарабанили глыбы побольше, грохнулась пара крупных обломков и снова мелочь, крошка, брызги и ледяная пыль. Едва осели осколки синхронизированного взрыва, люди, торопливо накидывая одежды, устремились наверх. Они нависали животами на ограждения, пытались разглядеть следы динамитного удара.

Лед, сковавший «Челюскин», был неоднороден. Борозды, пропаханные человеческими руками, расползлись шире, стали глубже, кое-где в этих шрамах появилась вода – все-таки аммонал проел лед в некоторых местах, растопил его.

С высоты капитанского мостика последствия взрыва оглядывал Воронин, пытался найти хоть одно слабое место во льдах и не видел его. Он сыпал в машинное отделение команды, старался сдвинуть корабль, расшатать стянувший его панцирь. «Челюскин» тужился, ревели машины. По пояс голые кочегары, блестевшие от пота и угольной пыли, сновали в душной преисподней, орудовали баграми и лопатами, заливали свои раскаленные глотки раствором воды с натриевой содой, напоминавшей по вкусу сельтерскую.

Каждой клеточкой впитывая жизненные силы корабля, капитан не умолкал:

– Полный ход! Лево на руль! Самый полный вперед! Задний! Задний! Вы что там, не слышите?!

«Челюскин» оставался неподвижен.

За спиной Воронина, в уголке, стоял Шмидт, беззвучный, как тень отца Гамлета. Видя напряжение капитана, граничившее с отчаянием, он подошел сзади, положил руку на его плечо:

– Владимир Иванович… я думаю, стоит прекратить наши попытки… Они напрасны.

По дрогнувшей спине Воронина он понял, что напряжение его только возросло, что он готов еще