Ослепительный цвет будущего - Эмили С.Р. Пэн

знала, что я записываю ее. Я пришел к вам домой, но тебя не было. Дверь была не заперта, так что я зашел – Дори сидела за фортепиано. Я услышал мелодию, которая отличалась от той, что она обычно играла. Я украдкой наблюдал за ней, казалось, она снова и снова играла одну и ту же композицию. Я записал довольно продолжительный отрывок, а потом смиксовал с синтезатором и гитарой. Иногда, когда я слушаю

На этом письмо заканчивается.

Я прохожу по ссылке ниже. Еще один трек. Он загружается целую вечность, но когда начинает наконец проигрываться, у меня по спине бегут мурашки.

Это Тереза Тенг – та самая песня, которую Уайпо включала за завтраком.

За опущенными веками я вижу осторожные мамины руки, блуждающие по клавишам, пытаясь прочувствовать мелодию, все ее корни и вершины; мамины глаза закрыты, выражение лица наполнено ностальгией цвета сепии и изумрудной зеленью музыки.

Я вижу ее.

Я все вижу.

48

Зима, девятый класс

Это было последнее утро зимних каникул. Я сделала себе кофе в папином френч-прессе и одна просидела на кухне не меньше часа, отчаянно пытаясь забыть сон про двух девочек с фотографии.

Их слова эхом отдаются в голове: У Дори нет дочери.

Участки тела, которые были стерты во сне губкой для доски, одновременно чесались и горели. Ощущение до сих пор оставалось у меня в ногах. Я хотела, чтобы меня знали и помнили, и не могла избавиться от этого чувства.

Нужно было отвлечься. Пальцы сами собой открыли сборник стихов Эмили Дикинсон.

Пробел у боли, недостаток:

Ей вспомнить не под силу,

Она не знает: что когда-то,

Еще до боли было [21].

– Что это? – спросила мама, заходя на кухню.

От неожиданности я подпрыгнула на стуле. Кофе выплеснулcя из кружки.

– Книга, которую я нашла, – осторожно проговорила я, с одной стороны надеясь, что она не догадается, какая именно книга, а с другой – что она хоть чем-нибудь выдаст себя.

Но она говорила не про книгу. Она указала на бусинки нефрита у меня на запястье.

– А, это я тоже нашла в подвале. Он твой?

Мама пристально всматривалась в браслет тяжелым, с прищурью, взглядом. Затем ее лицо разгладилось и вновь стало бесстрастным.

– Да, он очень старый.

– С тех времен как ты… еще жила на Тайване? – осторожно спросила я.

Она кивнула.

– Да.

– Хочешь его назад?

– Нет, на твоей руке это красиво.

Она вытащила вафельницу и повернулась ко мне, вопросительно подняв брови.

– Да, пожалуйста, – сказала я. – Можно побольше взбитых сливок? Просто сегодня последний день каникул и…

– И мне! – воскликнул Аксель, заходя в дом через заднюю дверь.

– И мне, – вторила ему мама.

Мы получили вафли с дополнительной порцией ягодного варенья и взбитых сливок; Аксель рассмешил маму историей о том, как на следующий день после Рождества они с сестрой убедили своего маленького двоюродного брата, что один из эльфов Санта-Клауса переехал к ним в подвал.

– Не знаю, где Энджи нашла эти безумные ботинки с колокольчиками, но она выставила их в коридор и раскидала на диване прядки волос «из бороды эльфа». И говорит такая: «Хорхе, если ты подождешь еще немного, он обязательно вернется!» А Хорхе ей: «Откуда ты знаешь, что эльф – это “он”?» Он прождал в подвале два часа! Даже принес эльфу тарелку с пастелями [22]. Я таким терпеливым никогда не был.

– Это очень жестоко, – проговорила я.

Аксель пожал плечами и широко улыбнулся.

– У паренька нет братьев и сестер. Кто-то же должен издеваться над ним.

Когда Аксель ушел домой, мама села за пианино. Больше всего я любила, когда она импровизировала – тогда каждое выступление становилось уникальным. В ее арсенале был набор мелодий, которые она то ли придумывала сама, то ли где-то находила, и она играла постоянно, но каждый раз по-новому; иногда ее губ касалась легкая улыбка, иногда она закрывала глаза и выглядела задумчивой.

Все казалось почти нормальным. Только папа уже много дней был в отъезде. Только мамины глаза становились стеклянными, словно она хотела спрятаться куда-то в глубь своего сознания.

Каро вернулась с горнолыжного курорта, где каталась на сноуборде, и я потащила Акселя к ней в гости. Мы впервые собрались все втроем, не считая уроков рисования.

– Бабушка с дедушкой просто с ума меня свели, – рассказывала Каро, пока мы спускались в подвал. – Половину поездки они сидели в шале и обнимались. А мама по-стоянно приценивалась к девушкам, подбирая мне кого-нибудь – и это было стремно, к тому же нечестно по отношению к Чеслин.

Я улыбнулась.

– Я уверена, что одна девушка слышала, как моя мама сказала: «А как насчет той девчонки? Она ничего?» Просто ужас! А вообще было очень весело.

– Круто, – сказала я.

Она слегка наклонила голову.

– Так, понятно. Что случилось?

– А? – спросила я. – Ты о чем?

– Ты слушала меня, но в то же время витала где-то в другом месте. Значит, что-то не так. – Она бросила взгляд на Акселя, который сидел на табуретке спиной к нам и рассматривал стену с фотографиями. Затем вопросительно взглянула на меня.

– Ну, мы разобрали коробки в подвале.

У нее не возникло вопросов насчет «мы». Мы с ней до сих пор не обсуждали Акселя, хотя я чувствовала, что она о многом догадалась сама.

– Я так и знала! – воскликнула она. – Вы что-то нашли.

– Что-то… И не только, – сказала я и показала ей браслет и книгу стихов Эмили Дикинсон. Фотографию я вытащила последней. – Я подумала, ты можешь рассказать нам что-нибудь про этот снимок, хоть что-нибудь, например, сколько ему примерно лет?

Она развернула фотографию, внимательно изучила края и обратную сторону, а потом пристально вгляделась в изображение.

– Кто это?

– Без понятия. Если бы я знала примерный период, может, это помогло бы. Хотя Аксель убежден, что одна из девочек – моя бабушка.

Я посмотрела на Акселя. Он был непривычно тих с той самой минуты, как мы оказались в доме Ренаров. Может, стесняется?

Каро покачала головой.

– Я мало что знаю о фотобумаге. Если бы это была «карт де визит» или хотя бы кабинетный портрет, я бы подсказала, но думаю, что снимок сделан в начале двадцатого века… Хотя велик шанс, что гораздо позже.

Я попыталась скрыть разочарование.

– А что насчет томика Эмили Дикинсон? – спросила Каро. – Какая на ней дата выпуска?

– Она не датирована, – сказал Аксель, когда я открыла книгу