Ослепительный цвет будущего - Эмили С.Р. Пэн

тонкой ветке ближайшего дерева, размером почти с мой большой палец, коричневая и спокойная.

Цикада.

Я долго смотрю на нее, пока наконец не замечаю, что она подозрительно неподвижна. Это лишь оболочка, шелуха, которую оставили, как опустевший дом.

Мы не видим поющую цикаду, но ее жужжание становится все громче и громче. Темп меняется, то ускоряясь, то замедляясь. Скорость нарастает, как волна, и отступает, как отлив. Мы слушаем до тех пор, пока ее песня не умирает.

Перед тем как отправиться обратно домой, дедушка останавливается рядом с участком, покрытым фиолетовыми цветами. Он прикасается к ним, проводя рукой по шелковистым краешкам лепестков, нагибая каждый цветок в сторону, пока наконец не находит идеальный. Пальцы стремятся вниз по стеблю к самому основанию возле травы; там он крепко зажимает и срывает зеленую палочку.

Он показывает цветок мне, и я говорю:

– Он прекрасен.

Самый идеальный цветок. Мы приносим его домой – для Уайпо.

46

Как только мы с Уайгоном переступаем порог квартиры, я вижу Фэн в одной из ее цветастых блузок – настолько яркой, что глаза режет. На сегодняшней изображены подсолнухи в неоновых оттенках. Она сидит за обеденным столом, где стоят пиалы с белоснежной рисовой кашей, и весело и бегло болтает с бабушкой по-тайваньски. Телевизор включен на полную громкость, но Фэн умудряется его заглушать. Шум проникает мне в уши. Не отрываясь от разговора, Фэн поворачивается и машет нам, обнажив зубы в ослепительном полумесяце улыбки.

Я проглатываю вздох. Как только Уайпо и Уайгон терпят ее?

Фэн показывает что-то руками, рисуя в воздухе большие круги; она похожа на карикатуру.

А напротив, опираясь на дверной проем, ведущий в кухню, и схватившись за живот, стоит Уайпо с зажмуренными глазами и заливается так, будто всю свою жизнь только и делала, что смеялась.

Зрители в телевизоре тоже смеются. Кажется, вселенная специально подстроила все так, чтобы одна глупая шутка одновременно прозвучала во всех концах света, а я была единственной, кто в этом не участвует.

Я с шумом скидываю туфли.

– Ли, – говорит Фэн, – lai chi.

Иди поешь. Будто хозяйка здесь она. Будто она здесь своя, а я – нет.

Я выдвигаю стул из-за стола так громко, как только могу.

– Может, нам включить какую-нибудь yinyue? – предлагает Фэн, довольная тем, как ловко смешала английский с китайским. – Yinyue означает…

– Музыка, – перебиваю я, прежде чем она успевает договорить. – Я знаю.

Мое приподнятое настроение после прогулки с Уайгоном окончательно испорчено.

– А. – Она пару секунд разглядывает мое лицо, и я пытаюсь придать своим чертам ледяную жесткость камня. – Все в порядке?

– Угу, – отвечаю я. – Все отлично.

Фэн снова разворачивается и говорит что-то на тайваньском. Сначала я предполагаю, что она пытается обратить внимание Уайпо на мое отвратительное поведение. Но бабушка в ответ лишь радостно вскидывает в воздух руку. Она медленно проходит через гостиную, выключает телевизор и включает старый CD-плеер.

Струны гудят, словно волны. Затем нежными звуками присоединяется глокеншпиль [19] – будто подвешенные к звездам колокольчики. Вступает солистка; ее голос мягко и тепло переливается в медленном вибрато. Она поет на мандарине.

Фэн подпевает – у нее на удивление хороший голос, она улыбается тексту песни, и ее лицо зажигается светом и новыми оттенками.

– Когда-то эта песня была очень популярна, – говорит она во время проигрыша между куплетами.

Я вдруг понимаю, что мелодия мне знакома – я почему-то помню ее. Но в то же время я уверена, что никогда ее раньше не слышала, потому что в жизни не включала музыку с текстом не на английском. Может, мне ее включали, когда я была еще младенцем? Память вообще так работает?

И тут меня осеняет. Я не слышала эту песню в вокальном исполнении, но слышала ее фортепианную версию. Точно та же мелодия когда-то переливалась в верхней октаве, а аккомпанемент бурлил под пальцами левой руки. Я закрываю глаза и вижу маму за пианино – ее тело пода-ется вперед, веки плотно сжаты, руки словно нащупывают мелодию. Я знала только, что она импровизирует – эта была одна из композиций, которые она каждый раз играла по-новому.

На стуле рядом со мной Уайгон снова и снова рисует пальцем в воздухе маленькие улыбки, двигаясь в ритм музыке, будто он дирижер оркестра.

– Это Тереза Тенг, – говорит Фэн. – Или Дэн Лицзюнь. Слышала про нее?

– Ni mama zui xihuan, – произносит Уайпо. Мамина любимая. Она приносит коробочку от диска. На обложке альбома – румяная женщина с черными, пышно-кудрявыми волосами и мягким, сдержанным выражением лица.

Сколько еще песен я бы узнала, если бы мы послушали весь альбом?

Уайпо ставит на стол множество начинок для конджи [20]: сладкие черные соленья и шелковистые палочки ростков бамбука в масле – раньше я их обожала. Не могу вспомнить, когда последний раз ела все это. Также на столе обжаренная зелень, которую я не узнаю, ломтики красной колбасы и румяные кубики – то ли пастила, то ли тофу. В последней пиале – маленькие «узелки» чего-то коричневого и мягко-склизкого в сиропе с арахисом по краям.

Следуя примеру Уайгона, я палочками накладываю себе понемногу от каждого блюда.

– Уайпо, ni zai nali… – начинаю я уверенным голосом. Где ты была… Но я затрудняюсь вспомнить нужные слова на мандарине. Я хочу сама задать ей вопрос, хочу видеть ее лицо, когда она услышит и поймет его.

– Просто скажи по-английски, – встревает Фэн, наблюдающая за нашей трапезой. – А я переведу.

Грубый ответ закипает внутри и поднимается к горлу – я с трудом сдерживаюсь, чтобы не огрызнуться. Хочу рявкнуть, что мне не нужен переводчик, но это ложь. Нужен. Она нужна мне, если я хочу получить ответы на свои вопросы.

– Я хочу узнать, где она родилась и выросла, – говорю я нехотя, с трудом выдавливая слова, и мне противно их английское звучание. – Как… как они жили.

Фэн быстро переводит на тайваньский. Лучше бы она говорила на мандарине – так я бы слышала, как она произносит то, что я прошу.

Уайпо отвечает, глядя прямо на меня. Я благодарна ей за этот взгляд.

– Она говорит, что родилась рядом с округом Алибунских гор. Ее родители были бедны и уже воспитывали сына. А она была всего лишь девочкой… Так что ее продали в другую семью.

Я трясу головой.

– Но ты… – Я снова поворачиваюсь к Фэн. – Она ведь была их дочерью!

– Как только она бы достигла нужного возраста и вышла замуж, то стала бы дочерью