Ослепительный цвет будущего - Эмили С.Р. Пэн

Я на всякий случай проверила еще раз.

– Что это за книга такая, где нет даты?

– Очень старая? – предположила Каро.

– Итак, наши находки, – начал Аксель. – Старый браслет. Старый сборник поэзии. И старая фотография. Какие мысли?

– Нам нужна пища для ума, – решила Каро. – Может, тогда у нас появятся идеи. Я – за «Фадж Шак».

– У меня аллергия на фадж, – объявил Аксель.

– А. – Каро была явно обескуражена.

– Нет у него никакой аллергии. – Я закатила глаза. – Как-то раз он съел шесть огромных упаковок кленово-орехового фаджа за один присест. И запил литровой бутылкой диетической колы. В три часа утра.

– Ага, а потом меня стошнило в твою ванну. Аллергия.

– Пойдем, – сказала я, не обращая на него внимания. – Мы за ним присмотрим.

– Я не няня, так что присматривать ни за кем не буду, – заявила Каро. – Но запомни, если тебя стошнит в мою ванну – тебе конец, чувак.

Я незаметно улыбнулась. Они точно подружатся.

Пока мы стояли в очереди за фаджем в «Фадж Шаке», я читала на телефоне про Эмили Дикинсон. Самое грустное в ее истории было то, что при жизни ее стихи почти никто не публиковал. Про нее вообще ничего не знали. Она просто была где-то там – и писала одно стихотворение за другим. Ее стали ценить только после смерти.

Но вот что еще интересно: Дикинсон попросила сестру сжечь все, что она написала. То есть она сама не хотела признания.

Но сжигать… Этого я понять не могла. Даже если ты не хочешь, чтоб мир увидел твои стихи, даже если для тебя это слишком личное, – неужели ты не хотел бы, чтобы тебя помнили?

Папа успел домой к ужину; я сидела на диване и, завернувшись в плед, ретушировала рисунок. Он сел на фортепианную банкетку прямо напротив меня. Хотел провести Важный Разговор. Я собралась с мыслями.

– Как интересно, – сказал он, заглядывая в скетчбук, один из самых моих больших, он закрывал колени и заходил за локти. По рисунку – сказочный сюжет с плавящимся солнцем и рыбой, которая плыла по астероидному небу, – было понятно, что он занял у меня немало времени.

Забавный выбор слов с его стороны. Ведь по его лицу совсем не скажешь, будто ему интересно. Когда он снова открыл рот, я знала: что бы он сейчас ни сказал, это наверняка меня разозлит.

– Это все, что ты нарисовала за последнее время?

– Ну, бóльшую часть времени я провожу в школе. А когда прихожу домой, то меня ждет нечто под названием домашняя работа, которая сама себя не сделает, несмотря на современные технологии. Так что как бы мне ни хотелось не ходить в школу, а вместо этого просто рисовать и спать целыми днями, ответ на этот вопрос, к сожалению, отрицательный. В последнее время я работала над жизнью в целом.

– Я считаю, – медленно произнес папа, – что в тебе очень много потенциала, Ли. Разве ты не понимаешь, что могла бы проводить это время более продуктивно? Направить энергию туда, где могла бы действительно достичь высот и найти свой путь.

Что означало: искусство – не мой путь.

– В будущем ты оглянешься назад, и что ты там найдешь? Просто… стопку рисунков. Они наверняка тебе не пригодятся. Как мне наши старые записи «Кофейных зерен», которые валяются где-то в шкафу, – да кто в здравом уме захочет теперь слушать этот банальный кошмар, которые сочинили какие-то двадцатилетки? Никто. Надо бы их выкинуть.

Я услышала его – ясно и отчетливо: он считал, что мои работы дерьмо. Такое же, как их отстойная джазовая группа, которая записывала свои мини-альбомы в чьем-то гараже. Обычно в такие моменты я натягивала в уме борцовские перчатки и бросалась в атаку, но отец был нужен мне в хорошем настроении – если я ожидала получить хоть какие-то ответы на свои вопросы.

Поэтому я только сказала:

– Понятно.

Я дождалась окончания ужина – после него мы обычно ели мороженое «Хаген Дас». Мама мороженое не любила, и мы с папой оставались наедине – я очень рассчитывала на это время с ним. Мама ушла наверх, а я принесла пиалки, ложки и банку мороженого; папа уже поднимался со своего места.

– Сто лет этого не делали, – сказала я.

Он улыбнулся, но скорее печально, чем радостно. Я смотрела, как он снова садится на стул.

Я съела пять ложек мороженого, расслабленно прислушиваясь к тихому звону ложечки о фарфор и наслаждаясь тем, как немеет от холода язык.

Папа открыл рот, и я уже знала, что он снова затянет волынку про мое рисование. Нужно было его остановить; успеть задать свои вопросы до того, как эта возможность затеряется в нашей ссоре.

– Я тут разбирала коробки в подвале, – быстро произнесла я. – Для школьного проекта.

– Хм. – Он моргнул. – Что ж, там правда давно надо было прибраться. Эти коробки доисторические. Некоторые, наверное, даже старше тебя.

– Ага, я так и подумала. Я вот что хотела спросить… Я там нашла сборник Эмили Дикинсон… Он твой? Или мамин?

Папа нахмурился.

– Я бы сказал, ни мой, ни мамин. Мои вкусы ты знаешь – кроме китайской классики, книг у меня немного. А что касается мамы… ну, если это и правда ее сборник, я бы удивился. Она ненавидит Эмили Дикинсон. По крайней мере, ненавидела. Это первое, что я узнал о ней, когда мы начали встречаться.

– Серьезно? Никогда бы не подумала.

– Ага. – Милая ностальгическая полуулыбка затронула уголок его губ. – Я никогда не забуду, как она это сказала. «Я ненавижу Эмили Дикенс!» И я спросил: «Ты имеешь в виду Эмили Дикинсон?» А она: «Да, точно. Почему ее вообще читают? Она же скучная». Помню, как хохотал. Я ужасно нервничал – это было только второе свидание, – и мне было очень смешно от того, что у нее внезапно оказалось такое принципиальное мнение насчет Эмили Дикинсон.

Я отложила ложку.

– Ты спросил у нее почему?

– Конечно, – кивнул он. – Но она не дала вразумительного ответа. Наверное, ей не понравилось какое-нибудь стихотворение Эмили Дикинсон или, может, почитатель ее таланта, и мама так и не смогла оправиться от обиды.

– Наверное, – сказала я.

– До сих пор помню, во что она была одета, – задумчиво произнес он. – На ней был безумный свитер – интересно, жив ли он еще, – с розовыми, оранжевыми и зелеными зигзагами. Довольно чудовищный, честно говоря. Но когда она его надевала… боже… твоя мама могла ходить хоть в мешке из-под