Книги, годы, жизнь. Автобиография советского читателя - Наталья Юрьевна Русова

всей его мясистой полноте, жадности и раздражительности, превосходный врач, профессионал с «громадной практикой», и если бы он плохо справлялся с медицинскими обязанностями, у него никогда не появилось бы «имение и два дома в городе». А Котик, так «безумно» обожавшая музыку и мечтавшая о славе, успехах и свободе, осталась на мели с «несмелыми и виноватыми» манерами. Если есть в этом рассказе беспощадность, то это беспощадность не сатиры, а горечи и понимания.

Пьесы же Антона Павловича доставляют мне наслаждение во все времена года и жизни. Их гениальный абсурдизм позволяет влить в текст любое содержание, и следить за переливами интерпретации чеховского текста разными режиссерами и на разных сценах – большое и поучительное удовольствие. Обращаясь к «Вишневому саду», я наглядно показывала ребятам, как не надо выстраивать диалог: в пьесе никто никого не слышит, ни один герой на свое давшееся ему с трудом, подлинно искреннее и задушевное высказывание не получает ответа, и, конечно, крушение такого мира не только трагично, но и заслуженно, а то, что Чехов упорно называл свою последнюю пьесу комедией, кажется оправданным и справедливым.

На исходе первая четверть века XXI, а цельной, устоявшейся, пригодной для преподавания на десятилетия вперед литературной панорамы XX века так и не сложилось. Практике школьного образования противопоказаны слишком частые изменения в корпусе литературных произведений, предназначенных для изучения. При всей моей приверженности к свободе содержания и формы образовательного процесса, постоянство этого корпуса необходимо: по сложившейся в России традиции, во многом именно благодаря ему формируются объединяющие нацию гуманитарные концепты – этические, эстетические, эмоциональные. К сожалению, при отсутствии общепринятой и непротиворечивой концепции исторического пути России в многострадальном XX веке надежды на появление устойчивого литературного маршрута для школьников почти не остается.

И все-таки да здравствуют перемены! К несомненным плюсам современной школьной программы по литературе относится реабилитация Серебряного века. В мои 1960-е нельзя было даже подумать о присутствии на уроках произведений Вл. Соловьева, Вяч. Иванова, Ф. Сологуба, Н. Гумилева, В. Ходасевича, З. Гиппиус, М. Волошина, Н. Клюева. Да что там, ни звуком не упоминались ни Цветаева, ни Мандельштам, ни Пастернак. Чуть-чуть слышалась Ахматова. Оставалось довольствоваться, как мы шутили, четырьмя «Б»: Блок, Белый, Брюсов, Бальмонт.

Наши замечательные «оттепельные» учителя – снова с нежностью воздаю им должное! – старались забрасывать в классы удочки с заманчивой наживкой: читали полностью или в отрывках стихи запретных авторов. Происходило это не так уж часто, но след оставляло неизгладимый. Позже я сама буду так действовать уже со своими учениками, стремясь любой ценой пробудить в них желание осваивать неизвестные образные и эмоциональные пространства. Персоналии, разумеется, со временем меняются. В последние годы, например, с большим аппетитом воспринимаются ребятами Верочка Полозкова и Дмитрий Быков…

Еще один весомый плюс постсоветских литературных программ: новая трактовка старых классиков. Скажем, суперпочитаемый в советской школе Горький, по моим наблюдениям, сильно померк в глазах ребят как художник, но зато стало возможным и доступным евангельское прочтение «Матери», а вместо восторженных ахов над песнями о Соколе и Буревестнике – обращение к «Несвоевременным мыслям». Кстати, пародии на «Песню о Буревестнике» подпольно читались и в мои молодые годы, причем особенно популярна была принадлежащая д’Актилю (Анатолию Френкелю):

Были дни:

Среди пернатых, призывая и волнуя, реял гордый Буревестник, черной молнии подобный, и вопил – обуреваем духом пламенного бунта:

– Бури! Бури! Дайте бурю! Пусть сильнее грянет буря!

Напророчил Буревестник несказанные событья:

Буря грянула сильнее и скорей, чем ожидалось. И в зигзагах белых молний опалив до боли перья, притащился Буревестник, волоча по камням крылья:

– Так и так, мол. Буревестник. Тот, который… Честь имею.

И сказали буйной птице:

– Мы заслуги ваши ценим. Но ответьте на вопросы общепринятой анкеты: что вы делали, во-первых, до 17-го года?..

Вообще пародии – неоценимый материал для углубления знаний об известных литературных именах. Господи, как не хватает юмора и смеха на школьных гуманитарных уроках! Когда я приносила на занятия знаменитый сборничек «Парнас дыбом», созданный тройкой великолепных остроумцев – Э. С. Паперной, А. Г. Розенбергом и А. М. Финкелем, аудитория радостно оживлялась и потирала ладони. В 1980-е и 1990-е широко распространились пародии Ю. Левитанского, Л. Филатова и других. А в 1960-е невероятно популярной была последняя страница толстой «Литературной газеты», та, на которой размещались юмористические и пародийные материалы «Клуба 12 стульев»; именно там из номера в номер публиковался «роман века» «Бурный поток», принадлежащий перу «людоведа и душелюба» Евгения Сазонова…

Но это к слову. Вернемся к Алексею Максимовичу и изучению его творчества в постсоветской школе. Реабилитирован Лука из пьесы «На дне», в которой сочувствие умирающей Анне и другим обездоленным персонажам трудно переоценить. В мои школьные годы в нас так настойчиво вколачивали тезисы о недостойности какой бы то ни было жалостливости, что одно из моих подростковых стихотворений начиналось следующими строчками:

Считается, что жалость унижает.У сильных – чувства вечно под замком…Она бывает очень разной, жалость —Не только медным горьким пятаком,Не только милостыней, подаяньем —Чтобы скорей отделаться от вас.Бывает неожиданным сияньеЕе бездонных и бесслезных глаз…

Жалость «здесь и сейчас», жалость к отдельной, конкретной, погибающей личности нужна во все времена, и прав Сатин, когда говорит, что старик (Лука) подействовал на него, «как кислота на старую и грязную монету». Если «все – в человеке, все для человека», то это «все» необходимо не абстрактному Человеку с большой буквы, а человеку маленькому, униженному людьми и обстоятельствами, тому, который рядом с тобой. Одно из самых светлых явлений последнего времени для меня – возрождение в России так свойственного ей ранее милосердия, благотворительных фондов и волонтерского движения…

Открылась многомерность «Двенадцати» Александра Блока. Не говоря уже о том, что 12 – это не только количество красногвардейцев в патрулях и пикетах на улицах Петрограда в первые послеоктябрьские дни, но и число апостолов – учеников Христа (до нас в свое время это вовсе не всегда доходило!), следует вспомнить, что действие поэмы разворачивается около 5 января 1918 года (дата первого и последнего заседания памятного многострадального Учредительного собрания), в дни святок, а православной церковью в память рождения Христа установлено именно 12 праздничных дней. Стало быть, вся фантасмагорическая история с убийством Катьки разворачивается в праздничные святочные дни. Возможной и правомерной стала дискуссия на уроках, кем же является блоковский Исус: вождем? заступником? жертвой? Ближе прочих мне интерпретация М. Волошина (которого я нежно люблю, и не только как поэта, но, вслед за Цветаевой, и как человека): конечно, красногвардейцы гонятся за Христом, и никакой «венчик из роз» его не спасет.

Совершенно по-новому в сегодняшней школе читается Маяковский, из певца революции и молодого российского социализма превратившийся в того, кем он и является на деле: в поэта трагической любви и трагического разочарования, наступившего «на горло собственной песне».