Пробуждение - Михаил Михайлович Ганичев

рубаха прилипала к спине. Петр Петрович нервничал, вспоминал про свои семейные трусы ниже колен. В таких перед войной играли в футбол в бывшем нашем Союзе. Тамара, увидев их, конечно, будет смеяться. Об этом страшно даже подумать. Вот дурак! Они выбрали поляну в глубине леса, кинули на цветы одеяло, выставили бутылки с вином, закуску, стопочки. Потом Тамара отошла к кустам, присела и стала собирать землянику. К ней подошел Петр Петрович и тоже присел рядом. Тамара стала кормить его земляникой, затем он ее, и все это время они смеялись. Вдруг Тамара посмотрела наверх — солнце стояло в зените. Петр Петрович тоже посмотрел наверх и на одном из деревьев увидел ворону, которая внимательно разглядывала закуску. Ей хотелось узнать, что будут кушать люди!

Тамара стала раздеваться, а Петр Петрович вспомнил про свои трусы и вспотел. Тамара осталась в одних плавочках и подошла к Петру Петровичу. Он зачем-то погладил ее живот, а она поцеловала его в губы и принялась шутя снимать с него штаны. Когда Тамара увидела Петра Петровича в трусах, брезгливо усмехнулась, села на одеяло и отвернулась. Ее тонкий, изысканный вкус покоробился при виде такого чуда. Петр Петрович закатал трусы и, чтобы заглушить в себе стыд, выпил рюмку вина. Тамара от выпивки отказалась, ей сразу все надоело и сразу все расхотелось. Она отодвинулась от него и легла животом вниз. Теперь они не разговаривали, а просто каждый думал о своем, в душе проклиная эту прогулку. Петр Петрович опрокидывал в рот одну рюмку за другой и быстро пьянел. Наконец вино одолело его и он крепко уснул, а когда проснулся, то увидел, что солнце почти скатилось с неба и готовилось уйти за горизонт. Тамары рядом не было. Страшный стыд погнал его в город. С тех пор Петр Петрович не видел Тамары.

Луна ушла куда-то за дом, и в комнате стало темно. «Что за оказия, — думал Петр Петрович. — Почему так не везет мне с женщинами? Вроде бы тянутся они ко мне, а как дойдет до дела, так сразу остывают, уходят и не говорят почему». В спальне у жены стало тихо, а на душе по-прежнему было гадко и тоскливо. Живет человек, мучается, страдает, и когда упадет с неба его звезда, человек навечно уйдет туда, откуда уже не возвращаются. Так стоит ли жить, если знаешь, что придешь к этому концу?!

Утром в дверь позвонили. Пришли два мужика средних лет. У одного левое плечо было ниже правого, а у второго — длинное лицо с широкой челюстью. Они пришли помочь Ольге переехать на другую квартиру. Пока два мужика выносили мебель, которую Ольга решила забрать с собой, Петр Петрович отсиживался в своей спальне. Он не хотел видеть жену, так как боялся, что расплачется при посторонних людях. Когда Ольга забрала все, что посчитала нужным, и машина, посигналив, отошла от дома, Петр Петрович вышел из комнаты, прошелся по пустой квартире и заплакал — тяжело и навзрыд. Плакал он долго, до тех пор, пока не стало слез. Потом он обвел пустую спальню жены жалким взглядом и заметил на подоконнике юлу. Перед глазами промелькнула совместная с Ольгой жизнь. Особенно не хотело уходить из памяти то счастливое время, когда Ольга ходила в положении и когда Петр Петрович купил юлу. Это были лучшие годы в его жизни — годы ожиданий, любви и радости. Петр Петрович взял юлу, сел на пол и завел ее. Юла закрутилась, и понеслось по осиротевшей квартире: и-и-и!.. Петр Петрович уронил голову и снова заревел.

Но неожиданно вернулась Ольга. Она забыла в ванной комнате обручальное кольцо. Ольга увидела сидящего на полу Петра Петровича, увидела вертящуюся юлу у его ног, ей тоже припомнилось все хорошее, что было в их жизни, она села рядом с Петром Петровичем, и, когда юла открутилась положенное ей время, уже готова была упасть, Ольга вновь завела ее.

И-и-и!.. — радостно запела юла. В комнате пахло сиренью. Гарь от котлет давно выветрилась, юла крутилась, а Ольга положила голову Петру Петровичу на плечо и больше ни о чем не думала.

ПРОБУЖДЕНИЕ

Повесть

Время было раннее. Уже два дня моросил мелкий непроходящий дождь. На столбах по улицам тускло светили фонари. Молодые березы, посаженные вдоль тротуаров, вздрагивали и тревожно наклонялись в разные стороны.

Несмотря на столь ранний час, в доме Коптиевых уже горел свет. Сам хозяин, Николай Николаевич, в нижней рубахе, чуть ли не до колен, позевывая и прикрывая рукой рот, вертел в руках телеграмму, которую только что вручил ему озябший почтальон, и в десятый уж раз перечитывал: «Выехал Павел тчк Устрой тчк Дмитрий тчк».

Жена его, Антонида Петровна, также в ночной сорочке, обрамленной по краям тонкими кружевами, стояла у занавешенного окна, скрестив на груди руки, и смотрела на мужа так, словно говорила: «Стоило из-за этого меня будить? Ну едет, так пусть себе едет». В душе она ругала его за то, что разбудил ее чуть свет, не дал выспаться.

От слабого освещения в комнате был полумрак. В углу поблескивала большая изразцовая печь, у которой еще виднелись непросохшие следы почтальона. С улицы доносился едва уловимый лай собаки.

Николай Николаевич пощелкал у самого уха пальцами левой руки, причмокнул и, уставив неподвижные глаза на торшер, стоящий в углу, задумался. Сердце у него запрыгало, зашлось в беспорядочных толчках. Оно то с силой взлетало вверх, то падало мягко вниз, как акробат в сетку.

Антонида Петровна, не меняя позы, почесала ногой ногу и громко икнула. Николай Николаевич посмотрел на нее далекими, невидящими глазами, но ничего не сказал, хотя раньше в таких случаях заставлял ее попить воды. В комнате стояла такая тишина, что было слышно тиканье будильника на комоде да паданье капель в раковину на кухне.

Николай Николаевич не виделся с братом лет двадцать. И вот, не имея никакой связи, кроме одного письма за полгода, Дмитрий посылает своего сына Павла да еще просит устроить его.

Впрочем, Николай Николаевич не против приезда племянника, вот только не любит он хлопоты. А уж побегать придется!

Вдруг он дернул