Пробуждение - Михаил Михайлович Ганичев

Павел обтер бутылку полою пиджака, поставил на стол и, густо краснея, выдавил:

— От бати! Разбить в дороге боялся.

— Спасибо Дмитрию. Знаешь, водка у нас по талонам. Две бутылки на месяц. Так и пить отучат, мерзавцы.

К кому относится слово «мерзавцы», Павел понял сразу, потому что весь простой люд думал одинаково. Дядя налил в принесенную стопку по самый край, зажмурился и выплеснул в рот, как гвоздь забил.

— Хороша, — выдохнул дядя, — как телега прошла по мостовой.

— Я в ней ничего не понимаю, — ответил Павел. Надо было что-то говорить.

— Ты вот скажи-ка лучше, братец, как решился вырваться из захолустья. Отец небось надоумил?.

— Не-е-е… я сам! Скучно в деревне жить. Подраться и то не с кем.

Дядя расхохотался и налил себе еще одну стопку, по самые края.

— Оно и лучше, Паша. Чем в огороде ворон считать, здесь хоть к какому-то делу привыкнешь. А будет голова, так повыше забраться сможешь.

Тут Николай Николаевич во второй раз махнул в рот содержимое стопки, и опять заходил кадык вверх-вниз. Дядя смачно захрустел соленым огурцом.

Тетя поднялась со стула и улыбнулась:

— Вы разговаривайте тут, а я картошки на вечер почищу.

После этих слов она ушла в кладовку. Дядя все еще хрустел огурцом, а когда закончил, мечтательно произнес:

— Много лет, Паша, я не бывал в родных краях. Ты вот удрал оттуда, а меня, наоборот, тянет туда, потому что юность осталась там. С твоим отцом, еще школьниками, ходили на охоту. А каких щук ловили в Вохме! Сказать — не поверишь.

Вошла Антонида Петровна, села за стол и стала чистить картошку, тонко срезая кожуру.

— Ну, мать, спасибо! Вот уж наелся так наелся. — Дядя икнул, закрыл один глаз, а другим долго смотрел на Павла, как тот незнакомец в поезде. Потом, обдумывая, проговорил: — Отведи Павла в его комнату, пущай с дороги отдохнет. О деле завтра поговорим.

Антонида Петровна отвела Павла в приготовленную для него комнату, обшитую голубенькими обоями. В ней стояли кровать, стол под кружевной скатертью, стул с мягким сиденьем. На стене, рядом с приемничком, репродукция с картины Шишкина «Три медведя». Павел вблизи лучше разглядел тетю. Ее лицо выглядело более бледным и усталым, чем тогда, когда он увидел ее в первый раз.

— Отдыхай и чувствуй себя как дома. — Тетя ласково улыбнулась, погладила Павла по голове, как мама в детстве, и сразу ушла.

Павел вспомнил, как уже перед отъездом ходили они с отцом в лес заготовлять дрова и какая сильная тогда была гроза! А когда они проходили недалеко от огромной сосны, то в нее как раз ударило молнией, и сосна тотчас обуглилась. Вспомнил, как тяжело было идти по расползающейся дороге, и как резко взвизгивала пила, и отца, доброго и печального. И как отец чуть было не ударил себя топором по ноге. И после долго смеялся, подтрунивая над собой. А сейчас отец один-одинешенек. Как грустно!

В комнате усыпляюще тикали старинные настенные часы, а за окном все лил и лил дождь. Тик-так, тик-так — неслось со стены. Павел непроизвольно зевнул, открыл чемодан, выложил на стол книги, повесил на спинку стула запасные брюки и стал задумчиво смотреть на растрепанные кусты смородины и малины за окном, на длинные, до самого забора, убранные грядки, на кучу ботвы, на сарай. Все пусто, тихо, уныло! Засыпая, он вспомнил девушку в голубом. У нее была обаятельная улыбка. Тик-так… тик-так… тик-так…

На другой день, после выходного, Николай Николаевич и Павел ходили в отдел кадров завода. Начальник по кадрам с виду показался простецким дядькой, только глаза его, как хорьки, выглядывали из-под ресниц. И это смущало Павла.

— Хочешь на работу? Ах вон оно что… Откуда сам? — Начальник откинулся на спинку кресла, сцепил руки и положил их на живот. С интересом стал разглядывать Павла.

— Из деревни, племянник, — ответил за Павла Николай Николаевич, чуть-чуть выступая вперед.

«Хоть бы сесть предложил», — подумал Павел.

— Значит, романтик… Понимаю-понимаю… — Начальник как-то странно вздохнул.

«Ни черта ты не понимаешь», — опять подумал Павел.

— В деревне что — тишь, глушь, а здесь рестораны, девочки… Сколько же тебе лет?

— Семнадцать!

— Ого, это уже возраст! — не то шутя, не то всерьез сказал начальник и оценивающе посмотрел на Павла, потом перевел взгляд на дядю. — Направляю в ваш цех. Пусть сначала пройдет комиссию, потом ко мне. Я оформлю — и с Богом!

Из отдела кадров Николай Николаевич и Павел вышли вместе. Павел поехал в поликлинику, а дядя на завод.

Наконец настал день идти на работу. Попив чаю, Николай Николаевич и Павел вышли на улицу. Дождя не было. Только тучи, словно цепи солдат, шли беспрерывно на запад да порывы ветра, раскачивая деревья, поднимали выше окон обрывки бумаг. У забора лежала собака рыжей масти и грызла кость, придерживая ее лапой. Николай Николаевич пугнул ее, сделав наклон к земле, словно за камнем. Она отскочила на два прыжка, обиженно покосилась на людей, а затем вернулась.

К остановке, покачиваясь, подкатил трамвай. Николай Николаевич и Павел вскочили в него.

От главной проходной в глубь завода тянулось широкое асфальтированное шоссе. По обе стороны его росли молодые тополя. Одни из них уже полностью облысели, на других еще трепыхалась высохшая листва. Над деревьями через одинаковое расстояние возвышались фонари, освещая будто свинцовые лужи. От шоссе во все стороны отделялись пешеходные тротуары: к мартенам, домнам, блюмингу, по которым шли, шли и шли серые люди. В серых плащах и с серыми зонтами.

Павел взглянул на часы — время близилось к семи. Тут невольно вспомнилось, как дядя вчера в разговоре с Павлом ни с того ни с сего сказал: «Молод ты, Паша, без опыта. Много, ох, много учиться тебе надо».

«Да что я, в сорочке родился? Нет опыта — наживу, у товарищей буду учиться. Сам он небось тоже с этого начинал». Погруженный в думы, Павел не заметил, как дядя свернул влево. Племянник быстро догнал Николая Николаевича и пошел рядом с ним.

Как только