Пробуждение - Михаил Михайлович Ганичев

костюме, при галстуке, который носил только по большим праздникам. Павел открыл рот, хотел что-то сказать, но поперхнулся и закашлялся. У Николая Николаевича был рассчитанный шаг. Во-первых, хотелось показать себя с лучшей стороны, а во-вторых, это был воспитательный урок.

— Видишь, Паша, какое дело, — дядя замялся, кося взгляд на Павла. — Одним словом, лучшие люди цеха.

— Могу только порадоваться за тебя, — тихо проговорил Павел. — Обязательно напишу отцу. Жалко, мамы нет. Она тоже наверняка была бы рада.

Николай Николаевич удовлетворенно засопел, подтянулся и осмотрел себя от груди до ботинок. Втайне его обрадовали слова Павла.

— В хвосте не ходил, — гордо сказал Николай Николаевич. — Вот в чем состоит главная обязанность человека!

— Мне бы вот так: на виду у всех!

— В чем же дело? Вперед! Только для этого нужно много и честно работать. Сразу не становятся героями. Ты сначала попотей, цену рублю познай, потом лезь в мастера. Понял? Заметь, это не просто!

— Цыплят, дядя, по осени считают, — расхрабрился Павел. Он уже видел себя на Доске почета.

— Экой ты желторотый, — Николай Николаевич прикусил губу, чтоб не расхохотаться.

— Буду стараться, увидишь вот. Авось да получится.

— Правильно, только так, Павлуша! Смелого штык не берет.

Павел не понял, шутит ли дядя или нет, и поэтому не отозвался на его последние слова. Павел сознавал, что рано ему думать о славе и почете, но не хотел уступать дяде вот так, просто. Это характерная черта всего рода Коптиевых. Напротив, чем больше разглагольствовал Николай Николаевич о предстоящей трудности, тем больше возрастала у Павла жажда деятельности. Но вот беда — он не знал, с чего начинать.

Павел еще раз посмотрел на портрет Николая Николаевича, и ему стало досадно, что он не в состоянии сам совершить нечто значительное.

— Вот так, Павлуша. Сейчас мы пока на этом остановимся, поди, утомил?

— Не совсем, — заулыбался Павел.

— Тогда пошли к мастеру, пройдешь инструктаж — и ко мне в бригаду. Будешь работать в паре со Степановым.

— А Степанов ничего? — Павел заранее хотел узнать кое-что о будущем напарнике.

— Как тебе сказать, — задумался дядя. — В основном хороший парень, но иногда может из-за своего дурацкого нрава невесть чего натворить. Часто издевается над теми, кто ненароком ошибется, высмеивает. Любую правду говорит в глаза даже начальству, не сплетничает.

— Значит, сработаемся! — твердо сказал Павел.

— Дай Бог!

Николай Николаевич заставил Павла промывать подшипники. Павел налил в ведро солярки, принес ветошь и начал работать, но видел он не подшипник, а лицо той девушки в голубом платье, закрытом до подбородка. Но как он ни сосредотачивался, как ни пытался уловить все подробности той встречи, многое вспомнить уже не мог.

Через некоторое время он почувствовал на себе чей-то взгляд, обернулся и увидел Степанова. Сзади подошли Сумеркин и Штопор. Сумеркин снял каску, провел рукой по лысой голове.

— Как жизнь, Павел? — спросил Степанов и сел рядом на ящик из-под смазки. Он вытащил из ведра подшипник, повертел и опустил обратно, осторожно, чтобы не брызнуть.

— Только без трепу, как на духу! По глазам видно, какой ты, — захихикал Штопор.

— Осади, — зло сверкнул глазами Степанов. — Паясничать в цирке будешь.

Подошел Николай Николаевич и ни с того ни с сего сразу ляпнул:

— Расселись, а шпонку кто подгонять будет? Подшипник с вала не снят, мастер орет, негодует… Не разорваться мне одному.

— Да что ты в самом деле? — зашелся Степанов. — Не видишь, перекурить сели.

— Так о чем же ваши разговоры? — перебил его Николай Николаевич и посмотрел на Сумеркина и Штопора.

— Разговоры к тому, как улучшить жизнь рабочего, — сказал молчавший до этого Сумеркин и опять снял каску и вытер лысую голову. — Завтра получка, а получать шиш…

— Это ты говоришь? — Николай Николаевич раздраженно сплюнул. — Да у тебя зарплата триста рублей в месяц!

— Вон как!.. Занятно! — Едва заметная усмешка тронула губы Степанова. — А что на них купишь, скажи? Цены вверх, а зарплата вниз. Начальник наш сколько гребет?

— Хи-хи-хи, — ехидно засмеялся Штопор. — Кому раз, кому два, а кому ничего.

— Помолчи ты, трёкало, — Николай Николаевич просверлил глазами Штопора и вдруг удивился: — Погоди, а что ты здесь делаешь? Ты знаешь, что твой бригадир Полуяный один пошел на слитковоз?

— Ах-ах-ах! — начал кривляться перед Николаем Николаевичем Штопор, и чем дальше, тем больше. — Боже ты мой, один, праведный мученик. Как он там?

Павел опустил голову, молчал, весь красный от стыда за дядю, который выступает один против всех. «Что он, умнее их?»

— Перестань, — заорал Степанов на Штопора и нервно задергал плечами, — двину сейчас, и заступиться некому.

— Пускай попрыгает, — засмеялся Николай Николаевич.

Штопор сощурился, словно от яркого света, и ушел.

— Пустозвон, — выпалил Николай Николаевич, обескураженный происходящим, подумал и обратился к Степанову: — Еловая голова! Нешто от меня зависит твоя зарплата? Или от мастера?

— От кого?

— От правительства — вот от кого!

Павел притих, прислушался к разговору. С самого утра им владела тоска. Была противна погода, не нравилась работа, хотелось повидать отца. Сумеркин стоял за спиной Степанова и продолжал ухмыляться.

— Значит, надо заставить правительство справедливо оплачивать наш труд. Мы не желаем кормить спекулянтов, перекупщиков. Кавказец, продающий на рынке семечки, живет во много раз лучше меня, работяги. Где же закон?

— Закон не нами установлен, а теми, кто на нашей шее сидит, — вставил Сумеркин. — Он как дышло: куда повернул, туда и вышло.

— Эко куда Степанов хватил. — Николай Николаевич насмешливо фыркнул. — Расскажи, пожалуйста, как собираешься заставить правительство платить по совести? Может, в Москву со Штопором поедете?

— Один я не могу заставить, а если все, гуртом…

— Ну и чихать они хотели на вас.

— Как «чихать»! Остановим заводы по всей стране, тогда…

— Тогда поцелуешь то место, на котором сидят они.

Сумеркин захохотал. Он сам большой выдумщик. Павел все так же молчал, слишком юн для таких разговоров, только васильковые глаза бегали с одного участника спора на другого.

— Это почему