Пробуждение - Михаил Михайлович Ганичев

Она отошла от Степана и обернулась.

— До свидания! Желанный мой!

— Да куда же ты, куда? — протянул Степан руки. — Погоди, стемнеет скоро. Хочешь, за одеялом сбегаю?

— Не могу, пошла я, Степан Петрович. — Она рассмеялась, помахала Степану рукой и поплыла, покачивая бедрами.

— Ну и проваливай, к черту! — бешено выкрикнул Степан. Он повалился на землю и зарыдал. Губы его отыскали какое-то растение, и Степан, не осознавая, что делает, хватанул его зубами и сразу же почувствовал на языке горечь. Это была полынь. «А ведь и правду говорят, что полынь — трава горькая», — подумал Степан.

Рядом опустилась ворона, попрыгала как-то боком и осторожно покосилась на Степана — жив ли, нет ли? Не тюкнуть ли его в темечко? Нет, нельзя! А вдруг живой еще.

С Анисьей, женой Степана, творилось такое, чего она и сама не могла объяснить. Это случилось с того раза, когда к ним зашла Лизка посмотреть передачу по телевизору.

— Скучно одной, — объяснила она, кидая на Степана заинтересованный взгляд. — Слово сказать некому.

— Гостям всегда рады. Заходите, — приветливо встретила ее Анисья и пошла ставить самовар.

Лизка в тот вечер была нарядная, много смеялась и болтала. Юбка на ней была короткая, выше колен.

За время передачи Анисья несколько раз перехватывала восхищенный взгляд Степана, устремленный на соседку. О, какой это был взгляд! Только первые два года их совместной жизни так смотрел на Анисью Степан. Правда, к Анисье он всегда относился хорошо, не грубил, не обижал и на других женщин вообще не обращал внимания. Да и Анисья никогда не задумывалась, любит ли ее муж? Ей было достаточно одного — не изменяет Степан, ну и ладно. А так как у Степана характер был мягкий, а у нее сварливый, она часто изводила его по пустякам.

В тот вечер к Анисье впервые закралось подозрение в душу. Что со Степаном? Почему он отзывается доброжелательным смехом на пошлые Лизкины шутки?

За чаем Степан был внимателен к гостье, пододвигал к ней то пряники, то масло. И это тоже мучило и терзало Анисью. «А может быть, это только кажется, что он неравнодушен к ней? — думала Анисья. — Подумаешь, пододвинул пряники. Ведь Лизка гостья!»

Она решила себя успокоить, и успокоилась, и до конца вечера была приветливой хозяйкой, и даже забыла о своих подозрениях. Но уже после, когда ушла Лизка, и они остались одни, и Анисья по привычке обняла Степана и поцеловала его в губы, он вдруг грубо высвободился из ее объятий, вышел из-за стола и, сев на диван, отвернулся от нее.

— Ты чего, Степушка? И приласкать уже не хочешь? — обиженно спросила она.

— А что тут ласкаться, не коты. Видишь, спать хочу!

Она молча постелила ему постель. Он лег и, отвернувшись к стене, тут же захрапел.

Анисье стало невыносимо больно, и слезы, весь вечер искавшие выход, наконец нашли его. С этого дня Анисья стала относиться к Степану хуже.

Проклятая ревность тугою петлею сдавила сердце. С тех пор Анисья стала замечать, что Степан, обычно малоразговорчивый и хмурый, приобретал дар речи в присутствии Лизки, которая зачастила к ним на передачи. Любая ее острота вызывала у него смех, а у Анисьи — головную боль. Страсть, как костер на ветру, разгоралась в Степане сильнее с каждым днем.

Вот и сегодня, воскресенье, а Степан ушел на сенокос и не сказал ей, когда вернется, не потрепал Анисью за плечо, как это делал раньше, может, за то, что она с каждым днем стала все больше и больше пилить его!

— За Лизку заступился. Ишь, какое золото нашел! Клевать ее курица не хотела! — крикнула Анисья и забросила ухват за печку, села за стол и заплакала.

В комнате, над комодом, громко тикали часы, словно молотком постукивали по голове, и от каждого удара больнее, в такт часам, стучало потревоженное сердце. И вся жизнь казалась отравленной, ненужной, и вся изба, такая прежде родная, налилась острой тоской и страхом за будущее. Поднимаясь из-за стола, Анисья разбила блюдце. «Посуда бьется к счастью!» — подумала она.

И для кого Анисья возилась с горшками, кастрюлями? Нужны ли ей свиньи, куры, корова? На что ей дом, если счастье навсегда покинуло ее!.. «Возьму вот сейчас и уйду к матери, в другую деревню. Брошу все, к черту, и уйду».

Но Анисья не ушла из дома. Она весь день провозилась на кухне — мыла горшки, кастрюли, готовила обед. Почистила у коровы, накормила поросят, кур. А вечером пошла к пруду полоскать белье.

Анисья так заработалась, что даже вздрогнула, почувствовав на своем плече чью-то руку. Она обернулась и увидела Степана. Он присел на корточки и просто, чуть грубовато, как это делал когда-то раньше, спросил:

— Тебе помочь?

Анисья стояла на коленях на деревянном помосте, с которого бабы полоскали белье, а рука ее с наволочкой застыла в воде. И так как она молчала, Степан повторил вопрос:

— Помочь, спрашиваю?

Анисья молчала.

— Ты слышишь меня — помочь?

И тут она очнулась и, глядя в его извиняющиеся глаза, поняла все.

— Пошел бы ты, Степушка, вымел полынь в избе. Насекомых нет уже, поразбежались, а дух от нее остался. Я уж справлюсь тут одна.

Степан поднялся и с каким-то надрывом в голосе глухо проговорил:

— Да, полынь — трава горькая, вымести ее надо, проклятую.

— Чего-чего? — переспросила Анисья.

— Я так, сам с собой, — проговорил Степан, повернулся и зашагал домой. Сильно ссутулившись, удрученно-печальный! В жизни всегда так: хочешь одно, а получаешь другое.

ЮЛА

Ночь. В окно пятиэтажного дома заглядывала бледная луна, и на полу, от окна до кровати, протянулась светлая дорожка. На кровати лежал Петр Петрович, мастер