Пробуждение - Михаил Михайлович Ганичев

Если честно, это польстило самолюбию Зинки, но и обеспокоило — а вдруг прослышит о таких штуках Андрей? Что тогда будет? Зинку передернуло, словно шла она босиком по снегу, а над ней летали черные вороны.

В деревне уже стали поговаривать о Зинке и агрономе, а одна из ее подруг, рябая и толстая, встретив как-то Зинку в магазине, спросила с явным намеком: «Зинуль, ты теперь в своем огороде сажать картошку будешь по-научному аль как?»

— Ты об агрономе? — сразу поняла Зинка и раскраснелась. — Не знаю, чего он увязался. Проходу не дает. Ведь знает, паразит, что замужем я!

— Брось, Зинуль! Другие не смотрят на то, что замужем, — проговорила рябая, смеясь развратно. Ее груди, как две литровые банки, мелко-мелко затряслись, потом запрыгали. — Вот я, например, если влюблюсь, то не задумываясь изменю своему. Живем один раз, Зинуль! На том свете мужикам не до нас будет, всех в кипящую смолу загонят! Ха-ха-ха!

— Ты по себе не меряй! — ответила Зинка, думая про свое. — Твой запоем пьет, а мой Андрюха хоть бы когда граммульку принял — ни за что! Хоть бы помучил меня, хоть бы побил! Пальцем меня не трогал! Вот оно что!.. А у тебя — как пьянка, так синяк!.. — Зинка заплакала, а рябая стала утешать ее.

В этот день, а также ночью агроном не выходил у нее из головы. Больно, паразит, красивый — щеки розовые, губы алые, а глаза черные. При встречах агроном смотрел, на Зинку так, будто в омут затягивал, и ей так страшно от этого, аж дыхание перехватывало, но вся беда в том, что Зинке, против разума своего, очень хотелось, чтобы агроном скорее затянул в омут — всю, с ногами и головой…

Зинка наконец поняла, что полюбила агронома, а с Андреем Платовым у нее не было любви — одна привязанность. Зинка почувствовала нутром, что те узы, которые до сих пор связывали ее и Платова, стали постепенно развязываться, и как только агроном, проходя около их дома, зашел к Зинке воды попить и остался у нее до утра, эти узы совсем развязались. А потом пошло-поехало! Зинку так затянул этот омут, что она не могла, да и не хотела выбираться из него, пока не застал их Андрей Платов. Но это, считала она, даже к лучшему. Слава Богу, что обернулось без гнусных сцен и драки. Андрей, проявив благородство, сам ушел от них, ничего не взяв себе. Зачастую Зинка казнила себя, чувствуя свою вину перед Андреем. Ведь она помнила, что совсем еще недавно он был приятен ей и она с гордостью ходила по деревне. Но чем больше она жила с Андреем Платовым, тем больше он казался ей несносным. При мысли о том, как муж ходил по дому в длинных трусах ниже колен, как он ел, как излагал свои мысли, все это вызывало у нее отвращение. Зинка была еще молода и симпатична. Разбросанные по плечам волосы и платье выше колен совсем делали ее похожею на девочку. Маленький рот и большие сине-голубые глаза притягивали мужиков, как липучка мух. Вполне понятно, что ей нравилось такое общее поклонение, а это значило, что рано или поздно, но она должна была уступить хотя бы одному своему поклоннику. Даже с ее здравым умом тяжело устоять.

Андрей достал портсигар. «Он до этого не курил», — подумал я и налил себе еще чаю. Андрей снова сгорбился и тоскливо замер с папиросою в зубах. Стал он как-то жалок и краток. Докурив папиросу, Андрей размял окурок о стол и, кинув его в угол, продолжил свой рассказ:

— Случилось это в декабре. Собрался я на месяц в лес пушнину заготовлять. Простился. Ушел. И вдруг такая подлая тоска на меня напала по Зинке, смерть просто. Решил дать круголя, домой заглянуть. Иду на лыжах, а в голове дума: «Небось и она, бедная, по мне скучает. Детей нет, тяжко одной!» Как она не хотела, чтоб я уходил в лес, — все на колени порывалась стать. Умоляла, плакала. Подхожу к дому, а дело уж за полночь. Сердце, как заяц по кустам, — прыг… прыг… прыг… Вхожу потихоньку в горницу, а там… Все раскидано. На шкафу свеча горит, и окна глухо зашторены. Смотрю, агроном бегает в трусах, как прыгун с шестом, штаны ищет. Зинка голая, волосы по плечам, спутанные: не ждала, значит. Увидела меня и белее свечи стала. Только одно твердит: «У нас ничего не было… У нас ничего не было…»

Плюнул я на семью, на любовь. Спутала, подлая, все мои карты. Я на охоту перестал ходить. Целыми днями только и делаю, что набиваю патроны да чищу ружье. Даже нездоров от этого стал. Теперь ничего! Отошло. Ну и тогда, поверь мне, я хотел по-хорошему, ежели что, без обмана, а то на-ка вот!..

Андрей опять замолчал, потом поднялся, почесал затылок, прошелся по комнате и вдруг обратился ко мне:

— Ты почему не пьешь? Чай остынет!

— Чай не пиво, много не выпьешь! — попробовал я пошутить, но Андрей не расслышал меня и думал о своем, расхаживая по дому. После он вышел в коридор и принес оттуда спиннинг, надел катушку и стал наматывать на нее лесу. Делал с умом, не торопясь. Я пил чай и наблюдал за его работой.

— Завтра пойдем на охоту с тобой, хочу спиннинг прихватить, — пояснил Андрей. — Знаю озеро тут одно — рыбы навалом.

Меня потянуло на сон, но не хотелось уходить, не дослушав рассказ Андрея. На душе, как и у него, было гадко и противно. И до чего же мерзок бывает человек в своих действиях и поступках! Животное по своему интеллекту стоит ниже человека, но зато намного благороднее его. Ту пакость, которую позволяет человек, никогда не позволит себе животное.

Андрей, покончив с удочкой, вынес ее в коридор и, вернувшись в дом, неожиданно спросил:

— Есть хочешь?

— Еще как!

Андрей налил мне целую миску, по самые края, щей, нарезал хлеба большими ломтями, на чистую тарелку положил кусок жареного мяса и принес кувшин молока. Сам есть не стал, а сел против меня и задумался.

— Ты чего так смотришь? — вдруг спросил Андрей