Каникулы - Ирина Анатольевна Кавинская

ним, как привязанный, а я досадовала на саму себя: «Ну почему так сложно просто забыть о нем!» По крайней мере не похоже, чтобы он рассказал кому-то о том, что случилось между нами на складе. Выдох.

Слушая страшилки, я, кажется, даже задремала: потрескивание веток в костре и тепло, касавшееся лица всякий раз, когда ночной ветер дул в мою сторону, усыпили меня. Я проснулась от звуков корейской попсы. Все остальные уже танцевали. Даже Катя была среди них. Рядом с ней – меня передернуло – крутился Ю Джон, подбираясь ближе и ближе. Танец-заигрывание. А ведь на меня он за весь вечер даже не взглянул.

«Какой же ты гад!» – произнесла я про себя, кусая губы. А потом услышала вкрадчивый шепот прямо над ухом:

– Когда костер догорит, станет холодно. Не стоит рассиживаться…

От неожиданности я дернулась и едва не ударила лбом нависшего надо мной Ан Джуна. «Ты-то мне и нужен!» Я подскочила с места и двинулась к «танцполу». Ан Джун, похоже, не ожидал от меня такой прыти и не сразу последовал за мной, но, оказавшись среди танцующих, я поманила его рукой, нацепив на лицо самую призывную из улыбок, на которую только была способна. «Мне плевать на тебя, Ю Джон!» – орало все мое существо.

Я заставила себя повернуться к нему спиной, подпустила Ан Джуна ближе – даже слишком близко – и терпела его «нечаянные» прикосновения и сбившееся от танцев дыхание на своем лице. Ему нравилась не я, а кто-то, на кого я была похожа, но мне было плевать на это. В своих мыслях я кричала Ю Джону: «Смотри, смотри на меня – я с другим!»

Мне не нужно было поворачиваться и искать его глазами, чтобы знать – он не смотрит на меня. Не замечает вообще. Он рядом с моей сестрой. Почти так же близко, как был ко мне всего несколько часов назад.

Меня же напрягала близость Ан Джуна, и я успела пожалеть, что решила использовать его, но пришлось терпеть до того, как танцы сменились дикими плясками. Тогда он наконец отстранился и принялся размахивать руками так, что, даже если бы я сама вдруг решила подойти ближе, погибла бы под лопастями этой ветряной мельницы.

Я потихоньку дрыгалась в сторонке, не сдерживая смеха при виде чужих кривляний. Чан Мин, усевшись на корточки, задрал штанины и царапал собственные ноги. Тэк Бом тряс головой, как китайский болванчик, переминаясь с ноги на ногу. Девочки – Да Вун и Мин Ю – обнимались и рыдали на плече друг у друга. Ю Джон наконец отлип от Кати и, расчесывая собственную грудь, надрывно хохотал, как будто его щекотали сотни пальцев. Катя кружилась, припадая то на одну ногу, то на другую, – пару раз мне даже казалось, что она вот-вот упадет. Но она держалась. Теперь она питается отдельно от нас и, может, не ест больше этой отравы?

Я была уже на последнем издыхании, когда наконец прозвучал гонг. Добраться до ханока, упасть на матрас и закрыть глаза. Нет. Еще кое-что. Я хотела есть. Так что рот переполнялся слюной от одной мысли о пакете с раменом, спрятанном в комнате.

Но мне не повезло. Оказавшись у себя, я продолжала пускать слюни – Ха Енг никак не засыпала. В лагере стихли уже все шорохи, и с улицы не доносилось ни звука, но моя соседка продолжала лежать на своем матрасе без сна. Лежа на боку, она неотступно следила за мной. «Господи, она даже не моргает!» – удивлялась я про себя, вглядываясь в застывшие зрачки, как будто нарисованные поверх закрытых век черным маркером.

Голод, сводивший живот, гнал сон прочь. Я ворочалась с боку на бок, надеясь, что Ха Енг все-таки уснет, но, поворачиваясь к ней лицом, видела одно и то же: остекленевший взгляд распахнутых глаз.

Я мечтала укрыться одеялом с головой и рассасывать твердые завитки рамена, но вместо этого терпела спазмы в животе. Наверное, от голода у меня помутился разум, но настал момент, когда, несмотря на неотступный взгляд Ха Енг, я твердо решила поесть. «Если спросит, скажу, что иду в туалет», – решила я и начала осторожно подниматься.

Странно, но мое движение не привлекло ее внимания. Оставаясь в той же позе, она продолжала пялиться на место, где я только что лежала. Даже когда я встала и, на цыпочках подкравшись к чемодану, зашуршала пакетами с лапшой, Ха Енг не шелохнулась. Схватив две пачки рамена и банку консервов, я выскочила из дома.

На улице было зябко и промозгло. Ни единого звука, даже Сальджу молчал: похоже, Чан Мин все-таки послушался Джи Хе и добавил в его ужин снотворное. Темнота вокруг, а ближе к лесу – непроглядная мгла. От мысли о том, чтобы пойти туда, у меня тряслись поджилки, но добраться до прачечной духу хватило. Дверь предательски скрипнула, впуская меня: я вернулась туда, где провела прошлую ночь. Вчера это место было моей тюрьмой, а теперь стало укрытием.

Мои руки тряслись от вожделения, когда я вскрывала пакет с лапшой, а следом и второй. Обе порции исчезли так быстро, что я едва почувствовала вкус. Остались консервы. В темноте я не различала надпись на банке, но содержимое пахло странновато. Да и выглядело, мягко говоря, непривычно. Это были небольшие кусочки мяса, плававшие в жидком соусе. По виду они напоминали креветки, и вкус оказался схожим. Я съела все до одной, а потом до капли выпила соус. Я давно не брезговала водой из-под крана – выпила и теперь, набрав пригоршню, как в детстве из дачного колодца.

Банку из-под консервов я решила выбросить – приносить ее в ханок было небезопасно: даже пустая, она источала островатый аромат соуса. Но, прежде чем скрыть ее под кучей другого мусора в контейнере, в свете луны я взглянула на этикетку. «Маринованные личинки шелкопрядов». Тошнота подступила к горлу всего на миг. Они сытные. Хорошо, что в запасе есть еще банка.

Вернувшись в ханок, я застала свою соседку в той же позе. Теперь, способная думать о чем-то еще, кроме еды, глядя на нее, я даже испугалась. Мутный застывший взгляд, недвижимые черты – да жива ли она вообще?

В груди что-то сжалось, когда я потянулась рукой к ее плечу. Но в этот момент Ха Енг вдруг со свистом выдохнула и перевернулась на другой бок. Она спала. Я обошла ее, чтобы снова заглянуть ей в лицо и убедиться – она спала с открытыми глазами.

Еще неделю