Моя жизнь под землей (воспоминания спелеолога) - Норбер Кастере

Что касается приключений и происшествий, не вошедших, правда, в отчет, но обогативших наш опыт и хорошо запомнившихся, то в них недостатка не было.

Ввиду исключительного изобилия подземных полостей, которые надо было исследовать, мы решили действовать порознь, разделив наши обязанности. Это позволило увеличить число исследованных пещер, но в свою очередь увеличивало трудности, а также возможность любых случайностей: ведь Ликси никак не мог разорваться пополам!

Однажды я спустился в пропасть Улад-Айах на глубину ста двадцати метров и стал исследовать ее ходы. Вернувшись к нижнему концу вертикального колодца головокружительной высоты, я с удивлением и некоторым волнением увидел, что моя лестница из стальной проволоки исчезла! Ее вытащили из колодца по какому-то неправильно понятому распоряжению.

Всеми заброшенный, я пребывал на дне пропасти, и мои сигналы, подаваемые свистом, оставались без ответа. Я пытался представить себе все мыслимые мотивы и немыслимые причины в оправдание такого поступка. В конце концов лестницу мне бросили, но так грубо и неловко, что за лестницей посыпались камни, которые могли сломать оборудование.

Подъем оказался страшно трудным и опасным. Носильщики вяло тянули вверх страхующую веревку, она все время провисала, и мне приходилось с неслыханным трудом подниматься собственными силами по стодвадцатиметровой лестнице, которая качалась над черной пустотой. Выбравшись на дневную поверхность, я растянулся обессиленный на земле, так и не узнав, что же, собственно, произошло.

Выше я говорил, что носильщики не хотели и не смели спускаться под землю. Однако один из них, по имени Фрегато, который был более храбрым и развитым, чем другие, спускался с нами во многие гроты. Однажды он решил превзойти самого себя и потребовал, чтобы ему разрешили спуститься по электроновой лестнице в вертикальный колодец, на что до тех пор он не отваживался.

Надев на него пояс пожарного с крепким кольцом и показав ему много раз, как вдевать в это кольцо карабин от страхующей веревки, я сначала спустился сам, должным образом подстрахованный, и вскоре ко мне присоединилась Элизабет на дне первого вертикального колодца семидесятиметровой глубины, которым начиналась эта пропасть. В этой пропасти мы затем спустились до глубины ста сорока метров.

По условному свистку наш переводчик и другие носильщики начали спускать Фрегато, привязанного к страхующей веревке.

Наш ученик спускался довольно ловко, хотя и наградил нас своими babouches,[27] которые один за другим упали нам на головы. Но когда, задохнувшийся, потрясенный и все же веселый, он опустился около нас, моя жена, собиравшаяся поздравить и подбодрить его, вскрикнула от ужаса, а вслед за ней вскрикнул и я, увидав, в каком снаряжении прибыл наш смельчак!

Широкий бело-красный пояс, которым он очень гордился, был надет как полагается, поскольку мы его надевали сами, ацетиленовая лампа висела на предназначенном для этого крючке, но кольцо, в которое мы учили его вставлять карабин от веревки, было пусто! В последнюю минуту по какой-то необъяснимой причине Фрегато решил, что лучше прикрепить карабин к ветхой и размочаленной петлице своей куртки.

Наш носильщик отважился на свой первый спуск в пропасть без какой-либо другой страховки, кроме моральной и иллюзорной надежды на свою петлицу. Мысленно мы поздравили себя, что на голову нам падали только babouches.

В другой раз, когда я только что вышел из грота, где обнаружил гуано, увидел бежавшего ко мне одного из носильщиков, ушедшего с Элизабет, единственного знавшего несколько слов по-французски. Больше жестами, чем словами, он пытался объяснить мне, что Элизабет встретилась в пещере с каким-то животным, по-видимому очень страшным, судя по его выразительной, однако малопонятной мимике.

Гиена? Шакал? Я ничего не мог понять. Но все же не пантера, надеюсь! Хотя мне было известно, что в нашем секторе пантера водилась. Я бегом отправился вместе с бербером до входа в пещеру и нашел жену, сидящую под сенью перечного дерева, в добром здравии, но с перевязанным коленом, на которое была наложена повязка с сулемой. Она никого за мной не посылала, носильщик побежал звать меня по собственной инициативе. Пробираясь ползком по узкому ходу, Элизабет напоролась на иглу дикобраза, которая глубоко вошла ей в колено. Эти животные часто встречаются в пещерах.

Иглы дикобраза считают ядовитыми, и действительно у жены образовался большой нарыв, доставивший ей много страданий; из-за него ей пришлось отказаться от участия в заключительной части нашей кампании.

Берберы обычно ходят босиком и хорошо знают, какие неприятности приносят колючки дикобраза, и потому один из них решил меня поскорее предупредить: он приписывал мне, так же как и вообще всем французам, знакомство с хирургией. Кроме того, в Тазе меня снабдили маленькой аптечкой и, главное, пилюлями хинина, которые мне надлежало раздавать во внутренних областях Марокко, в случае если мне попадутся кочующие бедуины.

Наша "подземная кампания" в горы Атласа дала нам очень много и была весьма полезной, поскольку теперь мы могли сравнивать карстовые явления Пиренеев и Атласа. Кроме того, она явилась для нас источником разнообразных знаний об этой привлекательной пустынной стране с ее дикой красотой. Берберы, гордые полукочевники, вызвали нашу горячую симпатию, особенно неожиданным и трогательным, очень характерным для них качеством — удивительной любовью к маленьким детям.

XXIII

Двадцать пять лет с летучими мышами

Весной 1936 года профессор Бурдель из Парижского музея естественной истории вручил мне сотню алюминиевых колец, чтобы я окольцовывал встречающихся мне в пещерах летучих мышей. При этом он сказал, что о жизни и повадках этих маленьких животных известно очень мало и было бы интересно кольцевать их более или менее регулярно, чтобы точнее определить продолжительность их жизни, которая, как полагают, достигает трех или четырех лет.

Я весьма легкомысленно отнесся к своему новому оригинальному занятию — метить этих зверюшек — и отправился в хорошо известную мне пещеру, где еще раньше приметил колонию рукокрылых, висящих на своде на высоте шести или семи метров.

Вероятно, 8 апреля 1936 года можно считать исторической датой в анналах истории изучения летучих мышей, так как именно в этот день я стал первым во Франции, кто занялся отловом, кольцеванием и систематическим изучением их в естественной среде.

Теперь мною создана целая школа, а служба центра изучения миграции млекопитающих и птиц при Парижском музее насчитывает добрую сотню кольцевальщиков летучих мышей, в том числе, кажется, одну женщину.

Итак, вооружившись громадным полотняным сачком на длинной ручке, я отправился в пещеру Тиньяхюст (так на местном наречии называются летучие мыши). Начало оказалось успешным: добросовестно поводив сачком по своду, где висела колония, я сразу же до отказа наполнил свою ловушку.

Выйдя из пещеры, я расположился у входа и осмотрел добычу — двести двадцать пять летучих мышей вида мурин[28] (Myotis myotis). Это самые крупные летучие мыши в нашей стране (в среднем 40–42 см ).

К счастью, летучие мыши были в состоянии оцепенения, почти зимней спячки. Они двигались и защищались вяло, и я без труда брал их в руки, осматривал и окольцевал штук сто. Это заняло у меня довольно много времени: ведь у меня не было опыта, и я еще не научился надевать крошечное алюминиевое колечко не на лапу, а на крыло животного. На каждом кольце очень тонко, почти незаметно выгравированы слова "Парижский музей", затем буква, обозначающая серию, и регистрационный номер.

Первый сеанс кольцевания остался у меня в памяти как скучная и довольно неприятная процедура, так как животные, пробуждаясь, становились агрессивными, с ними было труднее справляться, и они награждали меня многочисленными укусами. По окончании кольцевания мне не пришлось нести мою добычу обратно в пещеру. Почти все животные проснулись и смогли сами долететь до своего родного свода.

Итак, в этот день я окольцевал сотню летучих мышей без всякого восторга, и, признаюсь, не имею особого желания продолжать это занятие, тем более что, вернувшись домой, должен был сесть за скучнейшее дело: передавая мне кольца, профессор Бурдель вручил также печатные листки, которые надо было заполнить в трех экземплярах на каждое окольцованное животное. В этих листках следовало аккуратно отметить дату и место кольцевания, вид, пол и возраст (молодая, взрослая или старая) каждой летучей мыши. С этого момента животные заносились в регистр, в котором предусмотрены также другие графы — дата, место и обстоятельства повторного отлова данной особи.

Насколько мне известно, на летучих мышей никто не претендует, даже собственники пещер, в которых они обычно живут, и каждый раз, когда я ловил одну из них, кольцевал и регистрировал, мне было приятно думать, что она становилась немножко моей собственностью! Сегодня это сделало бы меня сказочно богатым обладателем стада более чем в двенадцать тысяч голов летучих мышей: ведь именно столько рукокрылых я окольцевал с тех пор!