Моя жизнь под землей (воспоминания спелеолога) - Норбер Кастере

— Что вы продаете?

— Мы ничего не продаем.

— Но что же вы тогда собираетесь здесь делать?

— Мы собираемся посетить пещеру.

Деревенские жители были так же удивлены нашим ответом, как и мы их первым вопросом. Автомобиль, приехавший в Лябастид, мог принадлежать только мелкому торговцу. Тот факт, что мы туристы и собираемся посетить пещеру, вызвал град комментариев, главным образом неодобрительных, и поток советов быть поосторожнее, из чего мы заключили, что пещера Лябастид (или Спуго, как называли ее местные жители) пользовалась дурной славой и даже наводила ужас. Нам задали вопрос, наивностью которого мы были просто озадачены (впрочем, такого рода вопросы нам задавали постоянно): "А у вас есть освещение?"

Чтобы покончить наконец с избытком внимания, вполне, правда, благожелательного (все они, право, были очень милы), мы спросили, можно ли оставить машину на площади, и, хотя это был совершенно излишний вопрос, все начали уверять нас, что наша машина никому не помешает, так как автомобили приезжают в Лябастид нечасто.

С мешками за плечами, фонарями в руках мы вышли из деревни, а вслед нам понеслись различные советы, чаще всего такие: "Главное, смотрите, не повредите себе чего-нибудь!" Мы окончательно убедились, что местное население не испытывает особого интереса к пещере.

Пока мы натягиваем наши брезентовые комбинезоны под большим сводом, куда уходит ручей, я объясняю и комментирую здешние места. Мы смотрим туда, куда исчезает ручеек, берем из него воду для наших карбидных ламп и направляемся к расположенной выше пещере, уже окрещенной нами гротом Рычащего Льва. В наших мешках лежат запасные карбиды, свечи, рулон бумаги, чтобы скопировать рисунки. Поскольку это очень кропотливая работа, требующая большой тщательности, и, может быть, нам придется провести под землей целый день, мы захватили с собой кое-что перекусить. В общем, сегодня надо провести обследование, совершенно непохожее на то, что я делал в прошлый раз.

Пещера очень понравилась Элизабет, она нашла ее величественной и интересной, полной таинственных закоулков, в которых она искала наскальные рисунки. Про себя я могу сказать, что сегодня открываю пещеру заново, ведь в прошлый раз я прошел ее вслепую, почти на ощупь. Сюрприз следует за сюрпризом, и красота такая, что я о ней даже не подозревал.

Смогу ли я ориентироваться и найду ли сразу зал Рычащего Льва? К счастью, мне это легко удается. Мы проходим у подножия огромного обломка скалы, упавшего с высокого свода и завалившего часть галереи. Вертикальная поверхность этого камня очень гладкая, вроде большой ровной плиты. Проходя мимо, я ударяю по ней рукой.

— У этих мадленцев были странные представления, — говорю я. — Они пренебрегали такой великолепной стеной, как эта, и рисовали, стоя на коленях или лежа на спине, в самых неудобных местах, где им приходилось высекать рисунки на очень неровных поверхностях.

Естественно, все мои помыслы заняты первобытной историей, примитивным искусством и рисунками, которые мы собираемся расшифровать и скопировать. За несколько метров до входа в маленький зал Льва я замечаю крутой обрывистый ход (продолжение главной галереи), которого я в прошлый раз не заметил. Значит, можно будет продолжить исследования в этом направлении.

Мы входим в зал Льва, но я ничего не говорю. Я подстроил так, чтобы Элизабет шла впереди. Она пересекает зал, доходит до тупика и поворачивается ко мне. Но я остановился, присел на корточки и опустил голову, делая вид, что завязываю шнурки.

— Этот зал не имеет выхода… — начинает она, но внезапно понимает, в чем дело.

— Так ведь это и есть зал Льва! И она быстро направляет свет на стену и начинает искать выцарапанные линии. Но я останавливаю ее.

— Иди-ка сюда, посмотри сначала на льва. Всего несколько дней назад я увидел этот шедевр, и теперь счастлив, что могу показать его своей спутнице, которая тоже смотрит на него с восторгом.

— Я думаю, ты первая женщина, которая видит этого льва.

— После мадленских женщин однако! — добавляет Элизабет.

— Нет, ведь в те времена женщин не допускали к магическим обрядам, им запрещали присутствовать или даже смотреть на такое табу под страхом смерти.

Мы кладем мешки на землю и начинаем делать опись рисунков — здесь сейчас настоящий вернисаж доисторической выставки. Мы обнаружили громадное количество силуэтов животных, главным образом крупных. Здесь же оказался длинный фриз с изображением лошадей величиной каждая метра в полтора-два. Рисунки покрывают не только стены, но и потолок, часто они переплетаются и накладываются друг на друга в связи с техническими особенностями изображения и, по-видимому, в соответствии с требованиями обряда.

Среди лошадей виднеется несколько бизонов и северных оленей. Но больше всего поражают, напоминая о гроте Трех Братьев, два изображения человека. Одно из них находится в центре среди лошадей. Голова нарисована в фас, но лицо похоже на человеческое. Это ритуальная маска, маска колдуна, подобные до сих пор еще встречаются среди диких племен. На совершенно круглом лице совершенно круглые глаза, образованные двумя глубоко процарапанными концентрическими кругами. Вместо носа — морда животного с расширенными ноздрями. Рот — зияющий прорез без губ, как у примитивной маски. Подбородок закрыт острой бородкой. Нельзя понять, что это: борода человека или бизона — совсем как у колдуна в гроте Трех Братьев. Сбоку другой рисунок выгравирован такими тонкими линиями, что его трудно заметить. В нем можно угадать обнаженного человека в маске, тело его наклонено вперед, колени согнуты, руки вытянуты горизонтально. Такой позой начинается ритуальный танец, который танцует колдун в гроте Трех Братьев.

Чтобы обнаружить все эти рисунки и снять с них копии, понадобилось много часов кропотливой, изнурительной работы, так как один должен был держать бумагу, прижимая ее к скале, пока другой обводил контуры фигур мягким карандашом. Операцию эту приходилось проделывать в полусогнутом положении, наклоняясь то назад, то вперед, то сидя на корточках или стоя на коленях, в зависимости от высоты свода. У нас ломило руки, ноги и поясницу. Восхищение нашими предшественниками, первобытными художниками, от всего этого только возрастало. Ведь им приходилось не просто копировать, а еще и придумывать, составлять и вырезать свои рисунки на этих неровных стенах и, что самое поразительное, делать все это по памяти.

Мы позволили себе всего один короткий отдых, во время которого позавтракали совсем как первобытные люди.

И вот наконец мы собираем свои большие листы бумаги, укладываем мешки и покидаем этот богато декорированный зал, направляясь в еще не исследованную часть пещеры. Чтобы сэкономить время, мы разделяем работу: каждый будет внимательно осматривать только одну стену, ту, вдоль которой идет.

— Главное, без спешки, все дело в том, чтобы хорошенько смотреть, — говорю я.

И мы трогаемся в путь. Для себя я выбрал очень неудобную, сильно пересеченную и разрушенную стену. Мне даже приходится влезть на глиняную горку. Здесь, можно сказать, вообще нет стены, свод начинается прямо от ската. Я спускаюсь и с завистью смотрю на противоположную стену, вдоль которой Элизабет идет спокойно, будто проходит перед витринами. Ничто не нарушает тишину, нам нечего сигнализировать.

Стены сближаются, и кажется, что они через несколько метров сомкнутся. Интересно, конец ли это пещеры? Мы тоже сходимся и видим, что свободный проход составляет не более пятнадцати сантиметров. Мы вежливо уступаем друг другу дорогу, как в дверях какого-нибудь салона.

Коридор вновь расширяется и идет дальше. Мы тоже двигаемся дальше, продолжая наше исследование. Вдруг Элизабет восклицает:

— Рисунок! Это птица. Я бы сказала, птица! Это и в самом деле птица, дрофа, изображение которой очень редко встречается в рисунках первобытных художников.

Продолжаем наш путь и доходим до конца пещеры. В большом хаотическом зале мы не обнаруживаем никаких новых рисунков на стенах, однако делаем интересную находку. На широком земляном возвышении над полом пещеры видны следы очага, вокруг которого положены камни, служившие сиденьями. Близ очага валяются кости разных животных, обработанные кремни и плитки известняка, украшенные очень тонко выцарапанными изображениями бизона и лошади.

Этот день, столь богатый открытиями, готовил нам еще один, последний сюрприз на нашем обратном пути домой.

Проходя у подножия большого обломка скалы, именно там, где не далее как сегодня я заявил, что здесь нет никаких рисунков, я вновь взглянул на нее, но теперь с некоторого расстояния. И внезапно увидел то, что невозможно было рассмотреть вблизи: громадную красную лошадь двухметровой длины. Расположенный высоко на стене рисунок мог быть выполнен только благодаря естественному возвышению и вызывал восхищение как тем трудом, который потребовался на его исполнение, так и искусством, с каким он был сделан. У лошади изящно выгнутая шея и густая грива щеткой, написанная черной краской. Корпус лошади выцарапан кремнем и раскрашен пятнами охристого и красного цвета, подчеркивающими рельеф корпуса и оттенки масти. Аббат Брейль, которому мы имели удовольствие показать в том же году нашу пещеру, сказал, что это одна из самых прекрасных древних лошадей. В непосредственной близости от этого рисунка мы нашли еще несколько наскальных изображений.