Моя жизнь под землей (воспоминания спелеолога) - Норбер Кастере
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дети росли довольно быстро, и уже к концу июня самкам стало не под силу летать с такой ношей. И вот в одну прекрасную ночь мне пришлось присутствовать при удивительном, поистине единственном в своем роде зрелище.
В повадках летучих мышей все очень точно упорядочено (в том числе роды — все самки колонии разрешились от бремени в течение двух суток). Однажды ночью в конце июня самки, по-видимому, "решили", что детеныши могут теперь повисеть под сводом одни, пока взрослые летучие мыши будут заниматься своей обычной ночной охотой.
"Операция отделения" детенышей от матерей была проведена блестяще за один раз.
Самки "решили" избавиться от необходимости таскать на себе лишнюю тяжесть, а напуганные детеныши ни за что не хотели отпускать матерей. Началась страшная потасовка. Мурины "болтали" и кричали совсем как попугайчики. Можно себе представить, какой гам стоял в пещере. Наконец матери одержали верх, освободились от детенышей и улетели, а молодняк, повиснув на потолке, остался ждать их возвращения. Ждали они отнюдь не молча, а испуская все время резкий и жалобный писк, очень похожий на писк отбившихся цыплят.
Я заметил, что в этот раз, а также в следующие ночи летучие мыши возвращались гораздо раньше, чем обычно. Вероятно, они спешили к своему потомству. Можно было предположить, что у животных, ведущих стадный образ жизни, чувство коллективизма развилось до такой степени, что каждая самка воспитывает любого первого попавшегося детеныша. Но это совсем не так.
Мы наблюдали тысячу самок, которые, возвращаясь в пещеру к тысяче малышей, образующих копошащуюся в темноте массу, умудрялись каждая находить своего детеныша (как овца и ее ягненок находят друг друга в большом стаде). Чтобы убедиться в этом, мы много раз пытались оторвать детеныша от матери и заставить его прицепиться к чужой матери, но нам это ни разу не удалось. Самка начинала кусаться и не принимала чужого детеныша.
Наблюдения я вел в глубине пещеры Тиньяхюст, которую посещал много раз в полном одиночестве под покровом двойной ночи — ночи на земле и вечной ночи подземелья. Иногда я говорил себе, что вот сейчас полночь — час, когда театры, кино и мюзик-холлы переполнены публикой. Зрителям предлагают самые разнообразные, сенсационные и утонченные зрелища. Я же, усталый и невыспавшийся, не согласился бы променять свое место на ложу в опере, ибо вкушаю тот острый и хмельной восторг разума, ту радость познания, которая роднит между собой астрономов, физиков, химиков, философов, любых исследователей, даже любителя летучих мышей.
Да, любым зрелищам, любым театрам я предпочитаю мои пещеры, где я наслаждаюсь свободой, фантазией, неожиданными открытиями. Кроме мерного звука капель, падающих с потолка, ничто не нарушает полной тишины.
Однажды я заметил, что все летучие мыши покинули пещеру. Молодые мурины окончательно возмужали, стали самостоятельными и независимыми и отправились на ночную охоту вместе с матерями. Удвоенный за счет молодых животных контингент держался вместе еще два с половиной месяца. Но около 20 августа колония покинула свое обиталище и куда-то исчезла, куда — я так никогда и не узнал. Позднее я понял, что Тиньяхюст — это вроде "роддома" для летучих мышей. Сюда оплодотворенные самки прилетали в конце марта или в начале апреля одновременно с появлением ласточек в этой местности. Здесь они жили в течение всей беременности, родов, выкармливания и "отлучения от груди" детенышей. Как только молодь начинала достаточно хорошо летать, вся колония куда-то переселялась.
Среди младшего поколения, родившегося в Тиньяхюсте, самцов было столько же, сколько самок, но молодые самцы больше никогда не возвращались в родную пещеру, тогда как молодые самки неизменно возвращались вместе со своими матерями, бабушками и прабабушками.
Мне показалось, что наблюдать летучих мышей днем и ночью в течение пяти месяцев, которые они проводили в родной пещере, недостаточно, и я стал производить с ними различные опыты. Самыми интересными и, как мне кажется, самыми ценными были попытки отлавливать животных и переносить их в незнакомые места, чтобы заставить их проделать то, что я назвал "полет-возвращение".
В проведении этих опытов мне с большим воодушевлением помогала моя жена. Мы отлавливали в пещере двадцать — тридцать летучих мышей, кольцевали их, уносили на далекие расстояния и отпускали, наблюдая, сумеют ли эти животные найти пещеру, в которой обитали.
Что касается сравнительно коротких расстояний, как, например, Сен-Годенс или Сен-Мартори (от восемнадцати до тридцати шести километров), мы не были особенно удивлены тем, что летучие мыши легко отыскивали свой дом (что нам становилось ясно, когда мы обнаруживали в своем сачке животных, окольцованных для этих экспериментов). Окрыленные успехом, мы начали увеличивать расстояние. Иногда мы сами увозили подопытных животных в различные отдаленные места, иногда отправляли в плетеной корзине по железной дороге.
Мы выпускали летучих мышей в Тулузе (100 км ), Ажене (120), Каркассонне (150), Сен-Жан-де-Люз (180), Молье-Пляже в Ландах (200), Сет (265), Монпелье (280) и в Ангулеме (300 км ).
Все опыты увенчались успехом и показали, что летучие мыши одарены такой же удивительной способностью ориентироваться, как почтовые голуби и перелетные птицы. Кроме того, наши опыты показали, что все беременные мурины стремились разрешиться от бремени только в своей пещере Тиньяхюст и нигде больше.
Из-за трудности перевозок летучих мышей по железной дороге (очень много животных погибало в пути) я отказался от мысли выпускать летучих мышей дальше чем за триста километров. Мне казалось, что результаты опыта достаточно убедительны, и животное, способное найти дорогу на расстоянии триста километров, вероятно, сумеет найти ее также за четыреста и пятьсот километров.
Однажды нам представился случай быстро доставить в Париж десяток мурин. Это взяла на себя госпожа де Сед, принимавшая участие в окрашивании вод в Тру-дю-Торо в 1931 году. Она выпустила животных со своего балкона в Нейли в два часа ночи при свете луны.
Она не сразу отпустила всех летучих мышей, а выпускала их одну за другой, чтобы иметь возможность проследить за их поведением. Все животные сначала делали ориентировочный круг, обычный в таких случаях, и все затем прямо направлялись на юг, то есть к пещере Тиньяхюст, находившейся в семистах километрах по… полету летучей мыши. К сожалению, животных было только десять, и в своем сачке я так никогда и не нашел ни одной из этих путешественниц. Само собой разумеется, что в своих опытах и наблюдениях я не ограничивался пещерой Тиньяхюст.
Я окольцевал с тех пор свыше двенадцати тысяч летучих мышей (главным образом в департаментах Верхней Гаронны и Верхних Пиренеев), которые дали мне много драгоценных наблюдений.
Неоднократно я встречал, да и теперь встречаю, в тех или других пещерах окольцованных мною летучих мышей. Между прочим, я никогда бы не поверил, как часто поступают сведения об окольцованных летучих мышах из совершенно различных мест от людей, заинтригованных кольцом и охотно сообщающих о своей находке Парижскому музею. Смысл и цель кольцевания в том и состоит, что оно дает драгоценные свидетельства.
Чтобы рассказать только о самых удивительных случаях, я упомяну о скаутах из Бове (департамент Уаза), которые дважды сообщали в музей о находке в соседних подземных карьерах в Сен-Мартен-ле-Нод летучих мышей, окольцованных мною в Верхних Пиренеях, то есть за семьсот километров от места находки. Здесь уже не могло быть речи о "полете-возвращении", и животные перекочевывали добровольно. Был такой случай: особь семейства подковоносов (обычно считающегося оседлым), которую я окольцевал в пещере Гаргас (Верхние Пиренеи), отловили в Фринбахе в Баварии, то есть на расстоянии одной тысячи ста километров.
Я мог бы рассказать массу интересных историй, но ограничусь одной, в которой речь пойдет не о дальности преодоленного расстояния, а об удивительных совпадениях.
В мае 1938 года Андре Бонмезон, штукатур, ремонтировал деревенскую мэрию в Эсканекрабе (Верхняя Гаронна) и обнаружил забившуюся в трещину летучую мышь, на которой было кольцо с надписью "Парижский музей Н 149".
Бонмезон отпустил животное и, заинтригованный своей находкой, написал в Париж, что летучая мышь Н 149, которая "удрала из музея", обнаружена в Эсканекрабе.
Служба музея поблагодарила его и написала, что данная летучая мышь не беглянка из музея, а что ее окольцевал Норбер Кастере в феврале этого же, 1938 года в Сен-Годенсе, в пещере Тибиран (Верхние Пиренеи). Этот случай повторного отлова не представлял особого интереса: расстояние от места кольцевания всего тридцать три километра, время от момента кольцевания только три месяца.
Через шесть лет, 24 января 1944 года, в пещере Тибиран я обнаружил в своем сачке эту же летучую мышь, которая зимовала здесь же, как в 1938 году. Но представьте себе, что 5 мая этого же года тот же самый штукатур Бонмезон, ремонтируя стену церкви, опять нашел эту же летучую мышь! Она лежала в трещине мертвая, он без труда достал ее, снял кольцо с меткой Н 149 и отправил его мне. Как без кольцевания можно было бы узнать, что эта летучая мышь семейства подковоносов, зимовавшая в пещере Тибиран, имела обыкновение летом "посещать" мэрию и церковь в Эсканекрабе!