Оксюморон - Максим Владимирович Альмукаев

тёплом золотистом песке подставив лицо солнцу и ветру и думал о том, что зачастую то что в нашем мире принято называть счастьем, а именно те моменты, когда объём присутствующих в нас эмоций превосходит объём поступаемой к нам из внешнего мира информации, чтобы хоть как-то соотнести себя с позорным эрзацем, накрывающим нас с головы до ног едва мы открываем глаза, называемым жизнью, находится совсем не там, где его ждёшь. Оно появляется в наших днях, а мы просто не замечаем его в сутолоке наших дней, и только после того как оно проходит мы понимаем, что это ведь в сущности и было счастье. Я думал о том, что великий неведомый строитель наших жизней и судеб принимая форму тысяч и тысяч разнообразных сил сводит их в одному ему известной последовательности и по одному ему ведомым формулам творит наше бытие. И всё вокруг создано из него одного и всё вокруг только он и больше ничего. И следовать этой логике, если вдуматься более глубоко, то и меня нет, и этого моря, и этих чаек тоже нет. Есть только его желание, возникшее тридцать пять лет назад взять мысль обо мне со всем, что окружало его в тот далёкий миг на ту вершину где свершается его волей великие замыслы бытия. Среди мириадов этих замыслов был и тот согласно которому, тому, кто будет звать себя “Я” и предстояло прийти в сознание, на несколько десятков лет. И вот я есть. Эти мысли наполнили мою душу новой дозой счастья. И на этот раз объём счастья был столь огромным, что я ощущал почти физически, как его ласковые ватные клубы вытеснили с конфуцианскими настойчивостью и миролюбием, подобно китайской экономике, все остальные мысли, кроме мысли о том, что думать в этот момент не хочется ни о чём. Но, как и всё хорошее и приятное, продолжалось это совсем не долго. За столько лет исканий, изощрений войн в поисках счастья, – размышлял я глядя в высокое ультрамариновое небо – человек не придумал ничего лучше свободы и леса, усталости от ходьбы, ржаного ломтя с солью, смоляного запаха. Пения лесных птиц, раздвигающий ночную тьму костёр, сосновой лапы на подоконнике в банке из-под повидла, вкуса лесных ягод.

Из тысяч самых неприметных на первый взгляд вещей состоит счастье человека. Над моей головой вновь пролетела чайка, и вновь я подумал, что должно быть это чья-то пропащая душа летела в отведённый для неё чертог от этого несущегося в никуда мира. Этот крик оборвал цепь моих мыслей, и они словно река, встретившая на своём пути преграду, снова сменили русло. Я подумал о том, что человеку нужно, наверное, прежде чем увидеть и почувствовать себя счастливым, устать от городской суеты и шума. Пения лесных птиц не оценишь по-настоящему пока тебя не замучают звонки мобильных телефонов. Не понять прелести одиночества, пока не поживёшь под одной крышей с женщиной, которая тебя уже ненавидит. Не поймёшь радости побродить по лесным тропинкам пока не настоишься в московских пробках с их обязательными хамством и бутылочкой “чтоб иногда по-маленькому”.

Пробежав глазами последние несколько абзацев, дорогой читатель, я вдруг осознал, что описывая свои чувства и мысли, овладевшие мною, когда я сидел на тёплом песке подставив лицо тёплому и солёному, как поцелуй бризу, я незаметно перешёл на язык Гайто Газданова. И я, наверное, должен извинится за столь откровенную попытку задеть словами столь нежные фракции твоей души, но поверь, если я использую столь высокий стиль, то отнюдь не для того чтобы натянуть строчку-другую за которые мне к тому же скорее всего никто ничего не заплатит, а лишь потому, что искренне пытаюсь подобрать максимально точные слова.

Море тем временем неустанно накатывало свои ленивые волны. Огромные белые облака плыли в даль такие же невозвратные как наше время. Мир снова стал цельным как в раннем детстве, пока тебя ещё ни разу не ознобила страшная догадка, что точно так же как на твоей ладони умерла маленькая букашка, умрешь однажды и ты. Пока твоё сердце не покрыла инеем мысль о неизбежности смерти. Ещё в Москве, когда наступали недолгие минуты покоя. Я имею в виду не тот наигранный покой, который большинство семейных пар усиленно изображают спустя несколько месяцев семейной жизни, когда жестокие инстинкты поиграв глупой и слабой куклой из плоти и крови бросают её на произвол судьбы на извилистой и ох какой долгой дороге семейной жизни. Я имею в виду тот покой, который всегда живёт в нас самих с самого рождения и до смерти. Я имею в виду тот покой которого не нужно искать, которому не нужно мешать. Когда ты чувствуешь себя по настоящему счастливым поскольку не нуждаешься в счастье, а отдаёшь себя в его распоряжение так вот, в минуты такого покоя я вдруг начинал ощущать, что никаких слов не нужно, что в этой тишине звуки моего голоса будут звучать нелепо и кощунственно как реклама кока-колы возле могилы ребёнка, захлебнувшегося этой самой кока-колой. Всё чем в этот миг жила моя душа вполне в силах был выразить шум ветра и крики носившихся над морем чаек. Раскинувшаяся передо мной картина была по истине не передаваема.

ГЛАВА 16

На всём протяжении пути к городу мне встречались стада каких-то слишком уж тощих коров и облезлых овец. На въезде в этот город меня встретила вывеска, укреплённая на длинной жерди. На вывеске было написано крупными буквами “ТЫЛДЫМ”. Так я познакомился с очередным пунктом моего странного путешествия. Впрочем, жизнь города Тылдыма оказалась гораздо прозаичней и ближе к земле чем я ожидал.

У самого въезда в город мне на пути попалась огромная куча навоза, над которой кружились огромные зелёные мухи. Ничего необычного в жизни этого города я не увидел, по крайней мере глядя через окно моей машины. Признаюсь, в тот момент я даже испытал что-то вроде разочарования. Судя по тому какие восхищёнными взглядами прохожие провожали мой Мерседес он весьма броско выделялся на фоне общей нищеты и упадка. Наверное, он казался гротескным недоразумением. Золотым зубом во рту у прокажённого. Пожалуй, этот город наиболее точно отражал в своём облике моё, сознаюсь, весьма не лестное представление о жизни в провинции. Грязные улочки, укрытые какой-то странной субстанцией, состоящей из покрытого трещинами асфальта, куч щебня, не россыпей, а именно куч, и красного непонятного вещества, которым были заполнены выбоины в дороге. Чтобы выяснить, что это такое мне пришлось остановить автомобиль и