Оксюморон - Максим Владимирович Альмукаев

могло стать отправной точкой для будущих прекрасных врачей, учёных, учителей, а ставшее по сути, ещё одним местом где обречённо несут повинность ничего не подозревающие дети, которые теперь носились по двору шумными ватагами за старым мячом. Они, чьи головы будут приспособлены новыми “Вакитками” для раскалывания новых орехов. И неважно как хорошо они выучат на уроках физику химию или алгебру. Это никак не повлияет на господствующий тренд развития. Ведь все эти предметы, по сути есть не что иное, как инструменты, которые будут приумножать блага, которые не битьём так катанием у него отнимет другой. И всё это будет происходить в границах и по правилам, которые для тебя придумают другие. И только история способна намекнуть на какой-либо иной вариант развития событий. Пусть она отдана на откуп в нехорошие руки пусть её трактуют продажные люди пусть она переврана, но только в ней и спрятан ключ от потайной двери за которой…. Возможно это прозвучит несколько высокопарно, но человек, не изучающий историю есть не что иное как высоко квалифицированный раб. Формула человеческой судьбы не меняется на протяжении столетий. “Везде, где есть китайские рабочие, бог посадил бамбук”. Услышал я где-то внутри по-детски нетерпимый, и вместе с тем уверенный голос Вакитки.

– И самое страшное маленький мерзавец заключается в том, – произнёс тихо я – что в данном случае я с тобой абсолютно согласен.

Единственный способ поменять что-то в сложившемся порядке вещей и преодолеть прошлое это осознать его прошлым. Нужно не забывать вырывать молодые побеги бамбука раз уж бог свой выбор сделал. Ведь само по себе прошлое не становится прошлым оно вживается в повседневную ткань жизни и принимает гордый титул “ТРАДИЦИЯ”.

Вторым объектом, возле которого я не на долго остановился была фабрика. Я вылез из машины и устремил свой взгляд на вполне добротные пусть и старые корпуса цехов, и здания поднимающиеся над высоким кирпичным забором. Внутри цехов я подозревал даже есть оборудование. Возможно даже исправное оборудование. Не было в этом месте только одного – желания работать.

Одна часть населения этого несчастного города не имела привычки к труду поскольку искренне считала трудом всю ту никчёмную пафосную суету, которой по своей сути является бюрократия. А вторая потеряла эту самую привычку вместе с самоуважением. Ведь привычку к труду, впрочем, как и любую другую присущую человеку привычку, вполне возможно убить в человеке. Нужно просто из привычки исключить элемент удовольствия. Подобно тому как врач излечивает от привычки курить добавляет к слову “ умрёшь,” слово “завтра” также из привычки к труду достаточно было убрать самоуважение трудящемуся. Если дать себе труд вдуматься, то привычка к труду в немалой степени сделана из самодисциплины, а та в свою очередь не мыслима без самоуважения. Я вспомнил как трудно было мне вставать после месячного отпуска рано утром. Как трудно встраивать свой организм в, если совсем честно, ненавистный мне рабочий ритм. Для клочка человечества населяющего этот город отпуск растянулся навсегда. После я думал о той катастрофе, что произошла здесь когда-то, да и продолжатся по ныне.

Интересно как долго сможет сопротивляться цивилизация на этой территории жизни? То, что она проиграет, было неоспоримо, диковатый блеск в глазах моего визави был тому ясным подтверждением. Весь вопрос заключался в том, как долго это будет длиться. Что лучше, по твоему дорогой читатель, ужасный конец или ужас без конца? Вот и я не знаю.

ГЛАВА 15

Я ехал вперёд вот уже несколько часов. Лишь раз я остановился чтобы перекусить. Бензина оставалось ещё треть бака. А в бардачке лежала и ждала своего часа пачка денег. Но меня беспокоило другое. За всё время пути мне не встретилась ни одна бензоколонка. Могло статься что мой бак опустеет раньше, чем я найду возможность заправится. За всё это время мне на пути не встретилось ни одного населённого пункта. Солнце между тем вновь стало медленно клониться к западу. Тени от одиноких, росших по краям дороги деревьев удлинялись и стекая с дороги разливались по жёлтой покрытой от зноя трещинами, земле.

Ближе к полудню мне на дороге встретилась маленькая деревенька. Свернув с дороги, я оставил Мерседес в густых кустах калины, а сам двинулся в деревню. Войдя в деревню, я стал стучать в двери переходя от одной к другой. На это у меня ушло минут двадцать, и ушло бы несомненно больше, если бы меня внезапно не осенила догадка что деревня безлюдна.

Несколько минут я простоял посреди пустой деревни словно сталкер посреди зоны в фильме бессмертного Тарковского. После я нашёл пустой дом, но с виду ещё крепкий, двери которого, впрочем, оказались запертыми на замок, но это обстоятельство меня не остановило. Я влез в окно. В доме пахло тленом и старостью. В углу у полуразвалившейся русской печи стояла старая железная кровать. Над кроватью на стене висела репродукция картины “Опять двойка”. На полу был разбросан разноцветный хлам. На вешалке, укреплённой на стене возле двери висела невесть как сохранившаяся старая мутоновая шуба. Сняв шубу с вешалки я постелил её на кровать и улёгся. Внезапно на меня нашла сонливость. Видимо полуденная жара и усталость сделали своё дело. Послушав сквозь дрёму некоторое шум ветра я уснул.

Ночью, проснувшись, я слушал как по бревенчатым бокам моего пристанища хлестали полотнища влажного ветра, а после снова погрузился в сон.

Утром, едва рассвело, я продолжил свой путь. Ехал я почти весь день, лишь иногда останавливаясь чтобы перекусить или искупаться в изредка встречавшихся мне водоёмах. После немного понежившись на солнце я продолжал свой путь. К концу дня в дали, на горизонте показался особенно высокий, на много выше остальных, холм. Дорога проходила прямо по нему. Я въехал на холм, когда на землю уже опустились нежно –голубые сумерки. Я остановил машину и вылез наружу. Сиренево-тёмное небо рождало россыпи созвездий, запах трав мешался с прохладой ещё не набрякшей росы. Вокруг царила тишина, прерываемая изредка голосами птиц и шумом ветра в травах. Но в добавок ко всему этому до моего слуха донёсся какой-то непонятный гул похожий на гул ветра, который то усиливался, то спадал. Но всё же это был не ветер ибо звуки имели чёткую ритмичность не свойственную ветру. Я слишком устал и потому не стал задерживать своё внимание на этом обстоятельстве.

Далёкие звёзды словно ожерелья драгоценных камней сверкали в фиолетовом небе. В дали, словно отражения этих огней во тьме, светился огнями город. Он манил из