Оксюморон - Максим Владимирович Альмукаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Нет, дорогой Викентий Ермолаевич, ты как хочешь, но папочку вашего, земля ему пухом, глядя на то, как обстоят дела с коммунальным хозяйством города, если и не убить, то уж как следует публично выпороть не помешало бы.»
Как я не пытался, мне не удавалось ни как вспомнить имени этого человека. Вместе с тем я подумал, что не побеседовать с этим субъектом будет не простительной ошибкой. Может он сообщит мне что-то такое что научит меня истинному вселенскому смирению. И с этим смирением мы с Ленкой, когда я вернусь в Москву, обретём наконец то согласие, которого нам так прежде не доставало. А почему бы и нет? Моя супруга, конечно, не ангел, но чтобы колоть на моей голове орехи, до этого, пожалуй, ещё далеко. И потом у меня в бардачке лежали деньги, врученные мне мучителем этого человека и мне показалось правильным и справедливым если от щедрот мучителя, что-то пусть и посредством меня, перепадёт и мучимому.
Остановив машину я окликнул его. Когда он приблизился, я спросил.
– Послушай, землячок, не хочешь выпить? Я угощаю.
Владимир, я наконец вспомнил как звали этого бедолагу, без раздумий согласился и спустя несколько минут мы сидели в довольно грязном маленьком кафе. Кроме нас за столиками коих кроме нашего было ещё четыре никого не было. На моё предложение обращаться к нему на “ВЫ” он наотрез отказался. И я испытал даже что-то вроде стыда, осознавая, как легко мне было согласится на его условия. Я заказал бутылку водки и несколько бутербродов с колбасой и сыром. Когда принесли заказ я спросил его: – слушай, я вчера видел, как у тебя на голове орех того.
– Ах вот вы про что? – улыбнулся мужик.
– Расскажи мне, Володя, как ты дошёл до жизни такой – спросил я осматривая его лоб усеянный следами, оставленными деревянным молотком.
Не спеша выпив рюмку, он отёр рукавом губы, недоверчиво глянул на меня и он начал свой рассказ. Я честно говоря ожидал душещипательной истории моего визави. Но как выяснилось причина была довольно банальной. Его предок по материнской линии когда-то тоже принадлежал к чиновничьей касте. Одно это могло бы гарантировать Владимиру пресловутое место под солнцем. Но он провинился перед богами. Владимир так и сказал: «провинился перед богами», за что и были низвергнут с Олимпа в гнусную действительность города Кошкари. Его проступок заключался в том, что во время очередного бунта он занял позицию быдла. Занимая в городе довольно высокий пост он не раз и не два видел собственными глазами как из бюджета города под самыми благовидными предлогами изымались гигантские суммы. Дураком Владимир не был и потому понимал, что это может означать лишь хищения. Конечно скажи он об этом во всеуслышание то это воспринялось бы ну если не похвально, то с пониманием. Правила жизни его страты подразумевали подобные телодвижения. Более того почти все его знакомые время от времени занимались разоблачениями своих же товарищей. Конечно в пределах допустимого. Чтобы у плебса нужный гормон попал в кровь. Не более. Ошибка Владимира заключалась как раз в том, что он рассказал о своём открытии по секрету своему старому и как ему наивно думалось верному другу. И на этом его счастливая спокойная жизнь закончилась. Социальная страта, к которой он принадлежал отныне не видела в нём своего. Вскоре к нему стали наведываться всякие проверки. Офисная мелочь, которой прежде полагалось вставать, когда он переступал порог кабинета теперь перестала даже здороваться при встрече. А спиной он разве что физически не ощущал насмешливые взгляды. Вскоре он стал ощущать на себе несколько более пристальное чем обычно внимание начальства. Проще говоря к нему начинали придираться, а если сказать совсем честно его начали выживать со службы. Как известно, кто ищет, тот найдёт. Вот и искавшие за что бы уволить Владимира нашли-таки к чему придраться, и он оказался уволен. Какое-то время он наивно полагал что ему удастся восстановиться на службе поговорив с влиятельными знакомыми. Такие у него имелись. Он обивал пороги когда-то столь гостеприимных для него кабинетов, но единственным результатом его хождений была страшная боль в ногах. Ни в одном из кабинетов которые он посетил ему не предложили сесть. После он возложил свои надежды на закон. Он подумал, что ему удастся защитить свои права в суде. Как никак в городе его знали хорошо. Суд не решится манкировать правами пусть и когда-то, но всё же высокопоставленного гражданина. Но увидев, как во время заседания по его делу судья, которой оказалась молоденькая девушка лет двадцати, не больше, достала термос бутерброды и не обращая внимания на говорившего в этот момент Владимира принялась за еду он не выдержал и покинул зал суда. Его бывшие знакомые чурались его словно прокажённого. Владимир не сердился на них. В глубине души он понимал, что их поведение сродни поведению птиц, оберегающих свои гнёзда и птенцов. Конечно он не раз и не два ловил на себе сочувственные подбадривающие взгляды, но тем дело и ограничивалось. В целом люди реагировали на произошедшее Владимиром так как по большей части реагировали люди на несчастья других люди со времён Адама и Евы. У одних языки работали без остановки. Другие в тайне радовались , что на этот раз беспощадный молот судьбы ударил по кому то другому. А были и те, о времена, о нравы, кто не преминул подчеркнуть своё положение, или лучше сказать использовал несчастье случившееся с Владимиром в качестве фона, на котором их собственное бытие заиграло новыми красками и гранями. Что же как говорится кому война, а кому мать родна. Потом начались проблемы по серьёзнее. Пару раз приходя домой он находил в своём почтовом ящике какие-то справки. Справки касались его квартиры. Он набирал телефоны соответствующих организаций чтобы выяснить в чём дело, но на другом конце провода ему сообщали что его проблему рассмотрят в свою очередь. На этом дело и завершалось. Бумажки тем временем приходили и приходили. Вскоре и он выяснил, что квартира, которую он занимает была оформлена с какими-то нарушениями, и ему вскоре придётся её освободить. То, что сначала ему казалось возможным
