Оксюморон - Максим Владимирович Альмукаев

мой провожатый, он-Грустные страницы, но теперь он не грустит. Мы никогда не грустим, а он грустил, и ты тоже грустишь. Не грусти. Уж не знаю зачем он это сказал, но я всё же счёл нужным улыбнуться. Грустные страницы спит, теперь он спит, повторил он более твёрдым тоном словно я выказал какое-то недоверие к его словам. В прочем возможно он хотел сказать, что данный вопрос исчерпан и возвращаться к нему он не намерен. Постояв мы двинулись дальше. Кто такой этот таинственный Грустные страницы, думал я. Было несомненно, что этот человек, кем бы он не оказался на самом деле, занимал среди этих людей особое место. И он мог бы многое мне рассказать о местных нравах и вообще о том, что здесь происходит. Я решил не торопить события.

Вскоре мы остановились возле небольшой металлической будки. Порывшись в кармане фуфайки мой проводник достал длинный ржавый ключ и сунул его в не менее ржавую замочную скважину. Возился он с замком несколько минут, которые мне из-за холода показались вечностью. Когда дверь наконец открылась я понял, как мало в сущности надо человеку, чтобы ощутить себя счастливым.

Каморка, извини читатель, но если помещение в два квадратных метра, в котором взрослый мужчина может из удобств позволить себе разве что вытянуть ноги ты можешь назвать как-то иначе, то слово “каморка” я, конечно, беру назад, оказалась довольно грязной.

На полу лежали какие-то тряпки и изношенная до последней степени обувь. Помещение отапливалось маленькой почти ювелирной работы печуркой, возле которой лежало с десяток коротких поленьев. На печке стоял чайник и большая чугунная сковорода, в которой шипела жаренная картошка, при виде которой у меня заурчало в желудке. У маленького оконца, сквозь мутное стекло которого едва проникал утренний свет, стоял стол, укрытый грязной синей клеёнкой. На столе стояла пара кружек и заполненная до отказа пепельница. Возле стола стоял укрытый стёганным одеялом топчан.

Вскоре мы сидели за столом и пили крепкий густой отвар из каких-то мне неведомых трав. Впрочем, вкус у напитка был довольно приятным. Хозяин так я про себя окрестил этого странного человека поскольку своего имени он мне так и не назвал по-детски собрав губы в трубочку дул разгоняя пар над закопчённой кружкой. Но едва его взгляд падал на меня его губы тут же растягивались в улыбке. Не смотря на всю умильность этой сцены мне от происходящего было не по себе. Что-то в происходящем за этим столом было неестественно-пугающим. Улучив момент я попробовал задеть нужную мне тему. Послушайте мне нужно попасть в город, сказал я и для чего-то указал рукой в сторону города. Мой сотрапезник к моему ужасу даже не сменил выражения лица. Он посмотрел на меня таким, взглядом каким смотрят на психически больных людей только психически больные люди. После чего он в точности повторил мой жест. У меня отпали последние сомнения. Передо мной сидел душевно больной. И этот душевно больной мне явно не верил.

Я смиренно покачал головой, про себя думая о том, что в конце концов не важно, верит мне он или нет, но, во-первых, то что я там был это точно, не привиделась же мне в конце концов шишка на затылке, а во-вторых, мне во что бы то ни стало нужно было снова попасть в город если я не хочу разделить участь странных обитателей этих мест. Не пешком же мне в конце концов продолжать путь.

После “Хозяин” я про себя окрестил его так, в конце концов он в этом доме и впрямь был хозяином, указал мне на грубо сколоченный табурет стоящий у столика у окна. Когда я сел “хозяин” достал из одного из стенных шкафов серый холщёвый мешок. Я посмотрел на него вопросительным взглядом (слова на него судя по всему действовали слабо) давая понять, что мне не понятен смысл его действий. Это принадлежало Грустным страницам, сказал он продолжая улыбаться, Грустные страницы уснул на долго и очень крепко. Пусть себе спит. Это, и он кивком головы указал на мешок, осталось после него. Посмотри. Развязав мешок я вынул из него и положил перед собой на стол толстую тетрадь с коричневой обложкой и Библию. Библия была в очень плохом состоянии. Но время тут было ни при чём. Было видно что ею очень часто и если можно так выразится неистово пользовались. Это осталось от Грустных страниц, сказал Хозяин, а сам он ушёл спать и будет спать крепко и долго. Очень крепко и очень долго, повторил он слова, которые я уже наверное запомнил до конца своих дней. Отодвинув от себя Библию я открыл тетрадь и едва пробежал взглядом по первым строчкам сразу понял, что это был дневник. Хозяином дневника был некто Казаринов Сергей Владимирович. И был этот Казаринов Сергей Владимирович как следовало из записей, никем иным как священником. Это обстоятельство пусть не на всё, но на многое проливало свет. В частности, мне стало ясно, что означает словосочетание “Грустные страницы”. Я бросил взгляд на библию. Человек взявшийся донести содержание этой книги до постоянно улыбающихся людей, которых я видел по дороге сюда, не мог бы рассчитывать на иное прозвище, учитывая их более чем скромный словарный запас. Оставалось непонятным одно что случилось с этим самым Грустные страницы. Что имел ввиду мой провожатый когда говорил, что они уложили этого самого Сергея Казаринова более известного здесь как Грустные страницы спать, спросил я себя и отвечать мне не захотелось. Впрочем, кое какие мысли о случившемся здесь уже стали меня посещать и мысли эти были мрачны. Хозяин не прощаясь вышел из вагончика плотно закрыв за собой дверь, обитую каким-то тряпьём очевидно для защиты от холода. Оставшись один я снова вернулся к дневнику. Видимо писавший его хотел чтобы его прочли ибо написан он был в форме обращения или чего-то вроде писем другу. Другом его, как следовало из записей, был его однокашник по духовной семинарии некто Максим. Кстати из того что в дневнике писавший обращался к адресату называя его полным и красивым древнеримским именем “Максим”, а не опускался до фамильярного “Макс” говорило, по крайней мере лично для меня, что автор человек в высшей степени серьёзный. Я углубился в чтение.

Первое ноября: сегодня первый день как я прибыл к этим людям чтобы вернуть их к вере. Не спрашивай Максим как мне удалось достичь этих мест ибо это требует отдельного рассказа, которому здесь не место. Ещё