Оксюморон - Максим Владимирович Альмукаев

– Здравствуйте – сказал я обращаясь к незнакомцу – меня зовут Алексей.

Мужик молчал и глядя на меня продолжал добродушно улыбаться. Мне признаюсь было не понятно придуривается он или у него такое чувство юмора и манера заводить себе новых приятелей. Наконец незнакомец произнёс, – Здравствуйте. Он немного помолчал словно пытаясь распробовать на вкус только что произнесённые слова и произнёс отчётливо словно в на приёме у логопеда-Алексей.

Он произнёс это слово таким тоном что я не мог сообразить поздоровался ли он со мной или просто повторил за мною сказанное. Казалось он решил прощупать весь свой вокабуляр. Мы живём тут давно сказал зачем-то человек нас тут осталось не много, но мы живём и ты будешь жить с нами как Грустные страницы. Грустные страницы тоже жил с нами. Но он не был одним из нас, и ты не один из нас. Грустные страницы теперь крепко спит, мы вот уже две зимы как мы уложили его спать и теперь он спит. Я понял, что словосочетание “ГРУСТНЫЕ СТРАНИЦЫ” относилось к какому-то человеку, побывавшему здесь по всей видимости до меня. Теперь ты будешь говорить нам то что говорил нам ГРУСТНЫЕ СТРАНИЦЫ? Почему вы так думаете, спросил я,– я не знаю кто такой Грустные страницы. Я сам по себе. И вообще я здесь проездом. Грустные страницы не улыбался и ты тоже не улыбаешься, значит ты будешь говорить нам тоже что говорил грустные страницы. Но если ты будешь говорить нам тоже, что говорил нам грустные страницы мы и тебя уложим спать. И пусть во время этого монолога с лица говорившего не сходила ни на миг улыбка мне всё же стало не по себе. Пока он говорил всё это его лицо не покидала всё прощающая детская улыбка. Пойдём, пойдём со мной,– сказал он,– тебе нужно согреться и покушать и я, признаться, не без опасений, согласился. Когда мы поднялись на встретившийся нам по дороге холм я повернул голову и увидел в синеющей утренней дымке скопление многоэтажек. Мне было тревожно. Где-то там среди тех домов, на одной из стерильно-чистых улиц остался мой Мерседес. Это обстоятельство заслуживало самого пристального внимания, но сейчас я не мог думать ни о чём. Моя голова была сделана целиком из боли.

Мы направились в сторону странного металлического строения, издали более всего похожего на Эйфелеву башню, лежащую на боку. Приблизившись, я увидел, что это покрывшийся бурой ржавчиной подъёмный кран. По всюду на пути нам попадались разные строительные приспособления и ржавые, явно давно не использующееся грузовики, экскаваторы, грейдеры, и прочая строительная техника. Тут же валялись разбитые каски, кирки, грабли, лопаты. Невдалеке от скоплений техники я увидел старые строительные вагончики возле которых горели костры. Над кострами на вертелах жарилось мясо на которое жадно взирали сидящие вокруг костров люди. Вокруг каждого костра, а всего костров я насчитал одиннадцать, сидело человек по пятнадцать-двадцать. Тут были люди разных полов поколений и возрастов. Одеты они были, впрочем, нет слово” одеты” тут не годиться они. Они были прикрыты от утреннего холода какими-то грязными лохмотьями. На ногах их были надеты какие-то жалкие ошмётки. Над каждым костром, как я уже говорил выше, жарилось мясо. Причём это были не маленькие куски мяса, а самые настоящие туши правда размером не больше овцы. Разводите скот, обратился я к моему странному провожатому. Он не ответил мне, лишь бросил на меня короткий взгляд. В прочем вскоре мой интерес был удовлетворён. Возле одного из вагончиков я увидел, как высокий жилистый мужик лихо орудуя большим ножом освежовывал самую что ни на есть обычную собаку. Три товарки несчастной сидели в стороне и с грустным осуждением в глазах взирали на происходящее ожидая своей участи. –Только этого мне и не хватало, – подумал я. Невдалеке вокруг костра сидела группа людей и с добродушными улыбками на устах взирали на раздельщика. Возле других костров я видел непонятное оживление. Люди, сидевшие вокруг них не то пели, не то просто очень громко разговаривали, причём я заметил, что почти каждая произнесённая у костра фраза неизменно заканчивалась громким смехом. Я хотел справиться у моего провожатого о причине их столь бурного веселья. Признаться, окружающая меня действительность не сообщала мне никаких оснований для веселья и радости. Напротив, куда бы ни упал смой взгляд он натыкался на нищету и безысходность. Но тут же я подумал, что он скорее всего снова не ответит мне лишь удостоит меня коротким взглядом и конечно же лучезарной улыбкой. Мало по малу к нам начали присматриваться. То и дело я ловил на себе внимательные взгляды. Впрочем, кроме взглядов никто не проявлял по отношению ко мне никаких признаков заинтересованности. Никто не поднимался к нам на встречу когда мы приближались к очередному костру и окружающим его людям. Некоторым людям мой провожатый бросал короткие реплики, сводившиеся к нескольким словам. Эти реплики, собравшиеся встречали радостными криками среди которых я ясно различил странное “Брг”. Некоторые из них даже вскакивали на ноги и подпрыгивали, размахивая грязными руками. Глядя на этих людей я вдруг осознал, что мне отчего-то никак не передаётся их весёлое настроение. И дело здесь было отнюдь не в холоде и не в поразившей меня окружающей нищете. Нет. Скорее причина крылась в какой-то неестественности выражаемых эмоций. Эти эмоции были какими-то избыточными, сгущёнными что ли. Есть знаешь ли друг Максим в психологии такой термин “Абберация”. Этот термин означает состояние, когда “некто”, попадая в непривычную, пугающую ситуацию начинает привлекать в неё явления, которые окружали его в привычном мире и таким образом заглушает свой страх. Например, маленький ребёнок попавший в тёмный лес начинает громко петь детские весёлые песенки. Вот и здесь по-видимому имело место нечто подобное. Когда мы проходили мимо очередной, железной будки двери которой были раскрыты настежь я увидел, что изнутри она выгорела дотла. На крыше будки я увидел две покосившиеся обугленные доски, скреплённые в виде креста. Признаться, в первый миг я не придал этому никакого значения. Мало ли что может случится на свалке металлолома. И всё же сам не знаю почему на какое-то время я задержался возле этой будки. Видя мой интерес мой провожатый не на миг не снимая с лица улыбки, от которой меня признаться уже тошнило, сказал: “здесь и жил Грустные страницы, здесь он грустил. Больше он не грустит”. А что с ним теперь, спросил я. Теперь он спит, ответил