Искус - Дарья Промч

избегать и сторониться, как и то, за чем гонятся и охотятся. Парадоксы людской породы и закономерности не человеческого характера.

Я рассказываю вам историю, не стоящую такого количества букв, но заслуживающую жертв куда как весомее приносимых. Вы послушаете её и забудете, а я сделаю вид, что её никогда и не случалось. На том мы и расстанемся. Но сейчас… сейчас ещё слишком рано.

Они пережили первое землетрясение лишь для того, чтобы ещё крепче встать на ноги. И болтаются теперь по городу, моему любимому городу, среди тысяч других людей, ничем не примечательные с виду. Хотя когда вид что-то значил?

– Слушай, Паскаль, а ты хочешь узнать моё имя? Может, не сейчас, позже, но в принципе: да или нет?

– Нет, если тебе кажется это нормальным.

– Тебе самой как кажется?

– Это не так просто объяснить…

– Ну ты хотя бы попробуй, вдруг я не совсем безнадёжна.

– В мире не то чтобы много имён, они повторяются с той или иной периодичностью. Какие-то встречаются чаще, другие реже, третьи совсем редкие, но они не уникальны. И странно думать, что кто-то исключительный, важный, необыкновенный носит имя твоего соседа, или одноклассника, или продавца из кондитерской. Представь, что для всех камней на земле мы придумали всего три названия. Все зелёные, к примеру, мы зовём малахитом, будь то изумруд, или нефрит, или хризолит, или…

– Хорош, я уловила идею.

– Я к тому, что едва ли ты носишь имя, никогда не звучавшее на земле до твоего рождения.

– И это говорит девочка, которую зовут как парня, так-то…

– Это не моё имя. То есть уже моё, но вообще отец выбирал его для брата.

– Но случайно перепутал и назвал им тебя?

– Мой брат умер.

– Прости, я не знала. Давно?

– В день, когда я родилась. Так что мне… мне тут надо за него пожить. И за себя. За двоих, в общем.

Они стоят на мосту, перекинутом через Амстел, и крошат хлеб уткам и лебедям, толкущимся внизу. Мост прозвали Тощим более трёх веков назад, с тех пор он сильно расширился, но от прозвища так и не избавился. Певица выдерживает паузу, достаточную для того, чтобы остаться в рамках приличий, и возвращается к волнующему её вопросу:

– О’кей, допустим, моим имянаречением не озаботились ни феи, ни эльфы, что, конечно, печально, но переживаемо. Что дальше? Когда ты думаешь обо мне, когда говоришь обо мне с кем-то…

– Я ни с кем не говорила о тебе.

– В общем, должна же ты как-то меня звать, обозначать. Ну так ведь?

– Конечно.

– Вот! И как? Как ты меня называешь?

Паскаль смущена, её щёки густо краснеют, перенимая цвет утиных лап, взбивающих речную воду в пену.

– Пообещаешь не смеяться?

– Ну давай, удиви меня!

– Певицей… – она замялась, столкнувшись лоб в лоб с вопросом, который доселе ей как-то удавалось себе не задавать. Но оттягивать это столкновение более было невозможно. – Знаю, ты не рассказывала мне о том, что поёшь, тогда, в мае. Просто каждый раз, вспоминая нашу встречу, я слышала музыку в своей голове.

– Красивую?

– Необычную, не знаю, как описать.

– Значит, ты узнала меня?

Паскаль задумалась. Узнать предполагало видеть раньше, почти забыть, но вспомнить при первом взгляде. И хотя то, что она почувствовала, было чем-то схожим с узнаванием (по саднящему ощущению за грудиной, по непонятной суматошной радости, перекрываемой разве что удивлением), в строгом смысле слова это никак не могло быть им.

– Мы же не были… никогда не виделись раньше. Как я могла узнать тебя?

Паскаль видела злость, вспыхнувшую в её глазах мелкими огненными побегами, скользнувшими по углям в камине при сквозняке. Меньше всего на свете ей хотелось сейчас утратить то хрупкое равновесие, которое установилось теперь между ними. Но как сохранить его – она не знала. Люди обычно никоим образом не помечают свои больные места, напротив, оберегают их с утроенной силой, прячут ото всех, не признаются, когда им больно, лишь бы чужие не прознали, где та точка, коснувшись которой можно выпустить на волю всех чертей. Для Певицы этой ахиллесовой пятой была слава, к жару которой льнуло столько мошкары. «Вот дрянь, какая же ты дрянь… ты обвела меня вокруг пальца, прикинувшись деревенской дурочкой, а я повелась. Всё ты обо мне знаешь…» – думала Певица, пиная бордюрный камень носком кеда.

– Я что, похожа на настолько двинутую, чтобы поверить во всю эту потустороннюю ересь? Типа музыка следует за мной по пятам, окружает божественным облаком, но только избранные вроде тебя способны её услышать? Паскаль, я уже стара для сказок, припаси их для своего женишка, может, это его уровень, но никак не мой!

– Я всего лишь сказала тебе правду, за правду не казнят.

– И в чём правда? Закончи эту историю. Ты жила в своей халупе, ковырялась в рыбьих кишках, мутила с местными уродцами, мечтала о другой жизни, молилась своим морским божкам, и тут – оба-на – в занюханном баре на краю света тебе встречается тёлка с телика. Ну бинго же, вот он шанс, люди за такой шанс душу дьяволу продадут, а тебе он даром подвернулся. И ты вцепилась в него мёртвой хваткой. Расскажи мне эту историю, она куда увлекательней прежней.

– У меня дома нет телевизора…

– Я сейчас запла́чу!

– Я никогда не врала тебе. Клянусь.

– Не клянись, Паскаль. Это пошло.

Крупные прозрачные слёзы текли по её щекам, срываясь на асфальт, и там разбивались вдребезги. Паскаль не знала ничего крепче и достоверней клятвы, и теперь, когда она не сработала, ей не оставалось ничего, кроме этого беспомощного плача. Обвинения, брошенные в её адрес, были понятны ей весьма смутно, скорее нет, чем да, но тон, которым они были предъявлены, не сулил ничего хорошего.

– Так чего ты хочешь? Денег? Сколько тебе надо для счастья? Я дам! – Певица достала смятые купюры из кармана и протянула Паскаль. – Забирай, дома есть ещё, я дам тебе столько, сколько ты не стоишь. Пока ты сама не скажешь «хватит». Что ещё ты хочешь? Моей дурной славы, что ходит за мной по пятам, как тень, и шепчет в ухо каждому, подходящему слишком близко: «Она зло, она зло, она зло…» Забирай её – вместе с моими ночными кошмарами и бессонницами, страхами и истериками, бесконечной тьмой, окружающей меня, стоит остаться одной. Забирай всё. Об этом уж я точно не просила! Мой голос в придачу, и дар туда же, и дрянную наследственность с больными генами. Заберёшь весь комплект целиком, а?

Сильный голос разлетался по улице, не видя для себя преград,