Искус - Дарья Промч

подбирает годный для него коленкор, правдоподобную картинку, думает, что прокатит, что – нет. Она не похожа на такую, но и непохожие мне уже встречались. В итоге все одинаковые.

Обещанный сказочный день обернулся для Паскаль феерическим кошмаром – две моих истерики за два часа, нервы ни к чёрту, сдачи не надо. Данк ю.

Я выхожу на улицу из кафе трезвее, чем заходила в него, во рту дерущая нёбо горечь: то ли кофе, то ли виски, то ли ситуация. Есть простейшие логические расчёты, способные прояснить любой подтекст, – я в это верю, осталось только определиться с методом. Представим, она не архаичный первозверь и прекрасно знает, кто я, знает и о моих деньгах, и о моих успехах, и о моих проблемах, что с того? Скрыла, потому что пыталась показаться особенной, логично, и что? Зачем так нелепо попалась сейчас? Забылась, сказанула, потом надо было что-то объяснить, неловко присочинила. Чушь. Она не звала бы меня певицей, знай моё имя, это уже перебор, значит, не проговорилась, сказала осознанно.

Закуриваю, горло обдаёт холодным дымом. Сколько уже она ждёт меня, брошенная и потерянная, на Магере-Брюг? Без денег, без ключей от квартиры, без единой мысли о побеге. С полчаса, не иначе. Докурю по дороге. Дудки. Докурю и пойду, подождёт.

Что, если план был куда хитрее? Тут бы пустить на заднем фоне надсадный вой охотничьего рожка, лай собак, рвущихся в погоню, и глухой топот копыт. Что, если она хотела приправить эту историю магией, роком, волшебством? «Чудо» – так ведь она сказала, да? Превратить обыденность в чудо, добавить флёру? Не-не-не, слишком вычурно даже для меня, для неё – и подавно. Я ловлю себя на том, что едва не срываюсь на бег, но измученные лёгкие кое-как сдерживают. Какая, в сущности, разница, рыцарь она или лжец, друг или враг, плут или дурак? Какая лично мне разница? Болезненность разочарования обусловлена, как водится, величиной эго и неукротимым самомнением, пора уже завязывать с этим.

Мост виднеется на горизонте, и я сбавляю темп, хотя тонкая струйка пота, стекающая от шеи до самой поясницы, выдаст меня с потрохами. Чудовищная страсть к имитации равнодушия и равновесия кидала меня из стороны в сторону годами, заносила в дикие места, била головой о стену, подкидывала к небесам, бросала вниз. Страсть, перебарывать которую уже и толку нет, она слишком неотделима от меня самой.

Я никогда не сознаюсь в этом ни ей, ни себе, но внутри, в той червивой сердцевине, что есть у каждого одушевлённого существа, я склонна верить в эту её неказистую сказку с видениями и предсказаниями, сказку, которая так незатейлива, что её и детям-то на ночь слушать скучно. Склонна, потому что всё остальное со мной уже было: и хитрые расчёты, и игры в неземную любовь, и похоть, прикрываемая душевной близостью, и алчность, плещущая через край любого здравомыслия. А вот сказки не было. Кто знает, вдруг теперь, когда моя жизнь оказалась не бесконечной вопреки всем иллюзиям, когда тело, служившее мне верой и правдой на протяжении стольких лет, начало предавать меня, теперь, когда вся та грязь, которую я развела вокруг, обратилась лесным дремучим болотом, затягивающим уже мои ступни, – теперь кто-то сильный и могучий, если он всё-таки существует, решил послать мне что-то по-настоящему чистое во спасение. А я по старой привычке мешаю этот свет со своей чернотой. Со мной было столько людей, что ими можно заселить квартал, если не два, но все они были со мной из-за силы, красоты, славы, богатства, успешности, не из-за меня самой. Их не особо волновало, отчего я кричу по ночам, что провоцирует мои истерики, какие страхи толкают меня от одного препарата к другому, над какими шутками я хохочу во всё горло, о каких потерях плачу до опухших глаз. Этим людям я не доверяла свою жизнь в моменты, когда была на коне, и уж никак не доверю решать за меня в ситуации грядущей беспомощности. Мне нужен кто-то, кто позаботится обо мне, а на примете никого. Доподлинно неизвестно, передалась ли мне мамина редкая хворь, это тот единичный случай, когда я предпочла незнание и не жалею об этом. Но тело, моё привлекательное, красивое, полное жизни тело уже делает мне вполне однозначные намёки, что с ним не всё в порядке, и чем дальше, тем сложнее игнорировать их.

На мосту много людей: худощавый парнишка жонглирует теннисными мячиками, одинокий гитарист играет что-то из итальянской классики, шумная компания немцев или швейцарцев делает общее фото – праздник жизни, бытие в своём лучшем цвете и фактуре. И твоя фигура, сгорбленный силуэт, неподвижные распущенные волосы, смиренное выражение лица – всё словно помещено на это полотно для какого-то демонического контраста. Ты напоминаешь мне девочку из «Созревания» Мунка, девочку, позади которой высится пугающая тёмная тень. Я даю себе слово починить этот день, исправить его, перекрасить.

Паскаль

Она оставила меня одну, как оставляла уже в мае и на том бесконечном запутанном вокзале, и вот теперь снова. Как будет оставлять всегда, чуть что-то окажется ей не по нраву. Она оставила меня одну, задыхающуюся от слёз, обиды и непонимания, посреди красоты, неподвластной моему разуму, той красоты, что делала меня проще, площе и серее одним своим существованием. Одну в городе с незнакомым языком и шумными людьми, запахом жжёной травы и влаги. Она оставила меня, и я наконец ощутила себя той собой, к которой привыкла – беспомощной и сиротливой, слабой и пустой. Я была шариком, который прокололи – пф-ф-ф-ф – и весь воздух со свистом вышел. Затылок ломило от истеричного плача, в горле пересохло, по наитию я понимала, что кинуться за ней было бы возмутительной глупостью, и я не кинулась. Десять минут – это ведь ерунда, надо просто подождать. Я принялась считать про себя – это безотказно успокаивало с тех самых пор, как меня научили счёту. Дойду до шестисот, и она вернётся.

Зачем я сказала ей всё это, знала же, что нельзя, но сказала? Во многом из-за нашего разговора, в котором обещала научиться делать что вздумается, очередная глупость. Как-то давно я поняла, что решения, принятые головой, в моём случае не сильно лучше решений, продиктованных сердцем, так получается. Но выбирать сердцем куда проще. Девятьсот сорок три, девятьсот сорок четыре. Было бы неплохо понять, что она не вернётся, испугаться этого и начать соображать, но силы оставили меня окончательно, их не хватает даже для инстинкта самосохранения. Я подожду до вечера, а когда стемнеет, пойду в