Искус - Дарья Промч

листьями невидимые птицы, я повернулась к ней в поисках намёка на правильный ответ, но она сидела, закрыв лицо ладонями, и раскачивалась взад-вперёд.

– Наверное, да, что-то такое… – выдавила я нерешительно.

– Не знаешь, кем быть – попробуй быть собой, – прошипела она, не отнимая рук от лица. – Это же логично, твою мать. Ты здесь не за тем, чтобы радовать меня, во всяком случае…

Она запустила руки в густые спутанные волосы, прикусила нижнюю губу и посмотрела на меня – я едва подняла на неё глаза.

– …во всяком случае, мы об этом не договаривались. Слушай сюда, Паскаль, я плохой советчик во всём, что касается правильных поступков и жизненных постулатов, но есть несколько вещей, которые я знаю наверняка. На своей шкуре знаю, понимаешь? – Я кивнула. – Люди всегда будут от тебя чего-то ожидать, так устроен мир. Слабые будут надеяться и ненавидеть, если не получают своего, сильные будут прогибать и прессовать ровно до тех пор, пока ты не поддашься. У тебя здесь только один выход – научиться отличать свои желания от навязанных тебе чужих. Отличать и предпочитать свои. Всё. Не хочешь долбаное мороженое – не ешь. – Она выхватила у меня из руки остатки рожка и отшвырнула в сторону. – Не хочешь замуж – не выходи. Позволь себе быть там, где ты хочешь, с тем, с кем хочешь, делать то, что ты хочешь, и наплевать на всех. Наплюй на всех, кому виднее, как надо. «Надо» – это аркан, уловка, чужая игра. Никакого «надо» нет и никогда не существовало в природе.

Она провела рукой по моей голове, так невесомо, будто вовсе не коснувшись волос, и продолжила:

– Кто вдолбил в твою дурацкую башку, что во всём надо держаться полутонов? Ты обращала внимание, как ты смеёшься? Украдкой, прикрыв рот, Паскаль. Как ребёнок, которого уложили спать, а он прокрался к двери, за которой выпивают взрослые, и подслушивает. Так, словно тебе ни в коем случае нельзя выдать своего присутствия. А когда ты говоришь? Сколько из того, что у тебя в голове, ты озвучиваешь? Треть? Четверть? Одну десятую? Скажи честно!

– Меньше, наверное.

– Меньше одной десятой?! Это успех! Всё верно, знаешь, почему? Потому что ты чувствуешь себя сапёром на минном поле: каждый твой шаг, движение, действие может сдетонировать. На деле не может, но ты об этом не знаешь, ты вымеряешь каждый звук, интонацию, паузу – не дай бог что. И потому тебе проще ничего не сказать, ограничиться кивком или улыбкой; для тебя всё логично: ты снижаешь риски. Только их нет, Паскаль. Они есть лишь в твоей голове. Вот опять – ты улыбнулась вместо того, чтобы сказать мне: «Слушай ты, прекрати играть в психотерапевта, у тебя дурно выходит».

– У тебя хорошо выходит. Правда.

– Давай договоримся с тобой, что пока мы здесь, а здесь ты мой гость, я разрешаю тебе всё. Всё, что захочешь. Любое безумие, любую ересь, что в голову придёт. Танцуй на столах, плавай в каналах, напейся или молись перед сном. Неважно. Главное, разреши себе заглянуть вовнутрь, туда, где маленькая испуганная настоящая Паскаль сидит в темноте и ждёт, пока ты будешь готова её услышать. По рукам? – Она протянула мне руку, и я пожала её. Рука оказалась липкой от моего потёкшего, зачем-то выкинутого мороженого и холодной. – Вот и умница.

Меня колотило, словно в лихорадке, и я обняла себя, чтобы скрыть дрожь, подкатывающую размеренными волнами. Признаться, не было никакой тайной меня, нуждающейся в эксцентричных выходках и крайностях, а если и была когда-то, то я совладала с ней так давно, что не знаю, осталось ли от неё хоть что-то живое. И хотя я понимала в общих чертах, о чём она говорит, не находила никакого резона в этом предложении. Ума не приложу, как мне удалось создать видимость сложной девочки с тонкой душевной организацией, тонной подводных камней и скрытых течений. Я не была ею, трудно сказать, кем я вообще была на самом деле. Самозванкой, не более.

– А ты? Ты живёшь так, всё себе позволяешь, каким бы глупым это ни казалось?

– Да, я жила так с самого начала, никто не мог сказать мне «нельзя» настолько убедительно, чтобы я прислушалась.

– И что из этого получилось?

– Я получилась. Что ещё из этого могло получиться?

– Ну, это принесло тебе счастье, я об этом спрашиваю?

– Счастье? Счастье, Паскаль, это слишком преувеличенная субстанция, такой бесцветный летучий газ. Никогда не скажешь наверняка, есть ли он в воздухе; бывает, ты чувствуешь, что да, а другие просто задыхаются. Бывает наоборот. По большому счёту, счастье – это любая редкость, что-то особенное, единичное. Жизнь состоит не из этого.

– Я понимаю. Жизнь состоит из дней, наполненных мелкими преодолениями и неудобствами, иногда они кажутся невыносимыми, иногда терпимыми, но это только отношение, а они, по сути, всегда одинаковые.

– И не так. Это магазин: ты берёшь всё, что хочешь, и платишь за это.

– Да, только денег у всех по-разному. И ассортимент отличается.

Я

Дожди не особо церемонятся: приходят незваными, уходят неожиданно. Дома и впрямь похожи на игрушечные: коричневый прессованный кирпич, маленькие кирпичики. И вода. Здесь её столько, что каждый голландец должен, просто обязан на пять шестых состоять из воды. Кто бы занялся этим исследованием.

Люди одиноки, потому что каждый идёт в свою мнимо верную сторону. Свобода кажется Паскаль бременем, даваемым в наказание, а Певице – целью и возможностью дышать полной грудью.

Люди безбожно одиноки, потому что они годами выбирают, каким богам молиться.

Люди безбожны, ибо они боятся от кого-то зависеть. Люди слабы, и это самое прекрасное, что в них есть. Эти двое не понимают друг в друге ровным счётом ничего. Да и вероятность, что они что-то поймут, не так уж и велика. Почему? Такова самая печальная и древняя правда: дав людям язык, кто-то посмеялся над ними, а они восприняли это всерьёз.

Я рассказываю вам историю, лишённую морали, не для того, чтобы вы придали ей своего надуманного смысла – этот мир и без того задыхается в парах человеческих небылиц. Я рассказываю вам эту историю, потому что она полна вещей, для которых ещё не создано определений и наименований, вещей, избавленных от оценок и привкусов, тех немногих вещей, что ещё меня заботят. Свет, который обрисовывает неприглядную правду, тьма, укрывающая истинную красоту. Сумерки, что призваны таить в себе опасность и ловушки, но не скрывают ничего, кроме травы, пробивающейся сквозь ссохшуюся землю. И рассвет, несущий тревоги иного порядка – то, чего принято