Искус - Дарья Промч

но в голове только пустота, ни одной мысли. – Давай проведём этот день так, как ты провела бы его без меня. Всё, что ты делала бы одна. Мне интересно увидеть, как ты живёшь.

– С тобой, но как будто без тебя? – смотрит заинтересованно, наклонив голову влево. – Тогда клуб с блэкджеком и шлюхами. Ну и компания моих любимых вдовушек. Как тебе?

Я впервые вижу её смеющейся, такой раскрепощённый вольный смех, без зажима интонаций и громкости, такой, какой мне не доводилось слышать раньше. Может, только у детей.

– Что ещё за вдовы?

– Джейн и Клико! – тушит сигарету, сплёвывает в сторону что-то, прилипшее к губе, то ли кусочек табака, то ли плохо промолотый кофе, и упирает в меня этот свой опасный прямой взгляд, от которого по спине пробегает дрожь. – Вы не знакомы, Паскаль?

Я теряюсь. Мы не то что не знакомы – я не до конца понимаю, откуда, по её мнению, я могу их знать. Может, это из истории или литературы? Что-то из школьной программы? Или какие-то знаменитости, живущие здесь? Соврать или признаться? Пауза затягивается, представляю, что за вид у меня сейчас.

– Шучу-шучу, расслабься. Ты никогда не слышала про это шампанское? «Вдова Клико» – это же классика. Элегантное розовое, пряный брют. Все нувориши лакают его литрами, как воду. Я же тоже из таких, кто со дна, – нам нужно постоянное напоминание, что сумели подняться. Мы с тобой обязательно пропустим по бокальчику. – Она спасает меня из щекотливого положения, но от этого я чувствую себя только большей дурой. Шампанское, значит. Пропасть между нами, исчезнувшая вчера, как мне казалось, всплывает перед глазами. И это воистину чудовищная расщелина.

– Вторая тоже шампанское?

– Кто вторая?

– Ну, вторая вдова…

– Джейн? Не-е-е-ет, – она ухмыляется, лёгкий прищур, трёт бровь. – Это виски. Славно полирует шампанское.

У меня невозмутимый вид, я надеюсь. Из десяти сказанных ею слов я не понимаю минимум два, словно она говорит на неродном мне языке. Понятия и названия, не вызывающие ни одной ассоциации, белые пятна, даже догадок не возникает.

– Может, просто погуляем по городу? – Я пытаюсь выкарабкаться из диалога, как краб из железного ведра, неловко, неуспешно, с грохотом.

– Давай погуляем. Любой каприз, Паскаль. Это же почти твой девичник, последние свободные деньки, и я хочу, чтобы ты их запомнила, – она доливает себе кофе, убирает тарелки со стола и подходит к окну, раздвигает двумя пальцами жалюзи и молча смотрит на улицу. На ней белая футболка и синие джинсы, босые ноги, неправдоподобно большая, как у горного великана, ступня, едва касающиеся плеч жёсткие волосы цвета воронова крыла, свивающиеся в кольца, одинаковые, как под копирку. Сколько ей лет? Я не сильна в определении возраста, допускаю, что чуть за тридцать. А может, чуть за сорок. Белая тонкая ткань высвечивает странный рисунок на спине – слишком расплывчато, чтобы понять, что конкретно. Татуировка? Два тонких серебряных колечка в правом ухе, сейчас я их не вижу, но запомнила со вчера. Мы такие разные, такие непохожие, словно стихии, хотя какая из меня стихия? Водопроводная вода разве что. А из неё шторм, или цунами, или пожар. Неуправляемый лесной пожар, от которого бежит всё живое, жадные языки пламени, прыгающие со ствола на ствол, сжирающие траву и кустарники, покрывающие пеплом луга и поляны. Ни одного шанса выжить.

И хотя она мила со мной, покладиста и внимательна, за всем этим проглядывает резкость и даже жёсткость.

– Десять минут на сборы, не больше. – Она поворачивается, и я замечаю, как изменилось её лицо: черты обострились, цвет кожи снова ушёл в белизну, блеск в глазах, зрачки, сузившиеся до точки в конце книги. – Успеешь?

– Да я, в общем, готова…

– Тогда дай мне собраться и выходим. – Она ставит чашку на стол с глухим коротким звуком, напоминающим школьный звонок, и уходит к себе.

Я что-то не то сказала? Чем-то задела? Вроде нет, но атмосфера в комнате резко меняется. Мы, люди, живущие в ладу с природой, тонко чувствуем изменения, будь то давление или влажность воздуха, – это от предков, навык, который был необходим для выживания. Любые колебания температур, любые подвижки не остаются незамеченными. И вот по привычке я отобразила ниоткуда взявшуюся перемену, её, но не причину.

Я мою посуду, оставшуюся от нашего завтрака, и ловлю себя на мысли, что люди по всему миру делают некоторые вещи одинаково – совершенно разные люди в разных одеждах на разных концах земли. Влюбляются, ошибаются, боятся, ездят на поездах, снимают одежду, возвращаясь домой, посуду вот, к примеру, моют. «Ну, где ты?» – кричит она из коридора нетерпеливо, и я бросаю чашку недомытой. На ней та же футболка, сверху строгая чёрная рубашка с запонками, едкое удушающее облако духов расплывается по квартире. Ирисы, бергамот, пион, что-то древесное, словно мох, ещё апельсин, пожалуй. И какой-то низкий, утробный, влажный привкус, не знаю что. Слишком тяжело, подчёркнуто вычурно, мне не нравится. Этот запах следует за ней неотрывно, плывёт по лестнице, выходит с нами из подъезда, преследует на шумной улице, смешивается с ароматами еды, цветущих кустарников, проезжающих машин, собак, людей, зданий.

Город особенный, яркий, звучащий, живущий, ни на что не похожий, немного на грани безумия, за гранью понимания. Смотреть на такой – счастье. Жить в нём я бы не смогла. Город, обладающий индивидуальностью, куда более выраженной, чем моя собственная. Город, на фоне которого ты мышь, перебегающая дорогу от канала к закусочной, и не только ты, но и все вокруг: мальчишки на скейтах в одинаковых красных шапочках, ссутуленные велосипедисты в чёрных плащах, веснушчатые девушки, продающие тюльпаны. Все.

Но не она. Мы идём вдоль воды, мне не удаётся подстроиться под темп, и я то отстаю, то нагоняю, нас то и дело минуют велосипедисты, каждый раз проезжая так близко, что при желании их можно схватить за рукав. Разговор не клеится, хотя она периодически комментирует прохожих и дома, пришвартованные лодки, смешных собак, курит одну за другой, посмеивается над моим рассеянным поддакиванием. У неё походка хищника, только отобедавшего всласть, уверенная, лёгкая и пружинистая; в левой руке сигарета, правая в кармане джинсов. Мне тревожно и волнительно одновременно, столько красок и звуков, запахов и картинок, что я не справляюсь с ними, не способна отобразить, оценить, рассмотреть, запомнить. Невиданное оказывается слишком ярким для меня, как и её духи, слишком объёмным и навязчивым, терпким и вызывающим. Странное чувство, словно мне и не нужно этого всего, словно я рождена для меньшего. Досадное, но очень реалистичное чувство.

На моём берегу всё такое выцветшее, сглаженное, нейтральное. Ненасыщенные тона, разбавленные