На распутье - Леонид Корнюшин

Помните, братие, сии Господни слова, а Господь поможет вам навсегда удержать это в душе вашей, ибо иначе благость Его не преклонилась бы так мгновенно к смиренному молению моему. В сердце человеческом может вмещаться Царствие Божие — и вы его почувствовали.

Помните, братие, что Господь заповедует ученикам Своим: «Ищите прежде Царствия Божия и правды Его, и сия вся приложится вам».

Старец светлыми — небесными, как подумал про себя Василий — глазами оглядел иконописцев, и под этим животворящим его взглядом они все обрели какую-то особую, мягкую, ласковую теплоту…

— Да хранит вас Господь Бог, да пребудет Он вечно в сердце вашем!

XV

Дом пресвятыя и живоначальныя Троица — Троице-Сергиев монастырь, стоявший в шестидесяти с лишком верстах от Москвы, был порубежной крепостью, заслонявшей от нашествий с севера. К обложению ратью жолнеров[41] Сапеги и Лисовского монастырь-крепость имел следующее оборонное снаряжение. Длина каменной стены монастыря, возведенной при Грозном, простиралась чуть больше версты. Вдоль стены тянулась двухъярусная галерея — для отражающих приступ ратников. Ниже зубцов — косые амбразуры — для огня пищальников. Вровень с землей, под средним ярусом, шли полукруглые печуры — для «сечи по ногам». Двенадцать башен крепости давали возможность вести круговой, фланкирующий огонь{30}. Над главными воротами стояла Красная башня, оборонявшая крепость с востока. Ворота под Водяной вели к речке Кончуре и пруду. Погребная высилась против погребов пивного двора; Конюшенная-Каличья прикрывала северную сторону. Тот же бок держали башни Соляная и Кузничная. Против огорода, на середине южной стены, краснела Луковая башня. Каждая башня имела три «боя»; верхний, средний и подошвенный. На всех башнях стоял наряд в девяносто стволов — пушки, пищали затинные, пищали полковые. На стены, кроме того, поставили «козы» с раскаленной смолой. На Водяную башню по указанию воевод подняли стоведерный медный котел — в нем постоянно клокотал и дымился вар, чтоб «хорошенько прокипятите врагов». На обороне Троицкой крепости стояло под ружьем не более 3000 человек — казаки и стрельцы из отряда воевод Григория Долгорукого-Рощи и Алексея Голохвастова, остальное воинство был монастырский и мужицкий люд.

В ночь перед первым приступом поляков священники всем защитникам отпустили грехи, у кого какие были, великие или малые, и каждый, стрелец ли, казак или монах, дал клятву пред алтарем: не пожалеть ни крови своей, ни самой жизни и стоять насмерть на защите святой Сергиевой обители-крепости! Все надели чистые белые рубахи — как перед смертью. Настоятель архимандрит Иосаф, старец светлый разумом, с горячим сердцем, той же ночью исступленно говорил защитникам:

— Не посрамите Сергиеву обитель, бо он взирает на нас!{31} А кто смалодушничает, того прокляну отныне и вовеки!

В узкой голове пана Яна Лисовского, окрещенного русским Александром Ивановичем, сидела одна мысль: хорошо погулять да пограбить. А уж в Троицкой лавре, по сведениям, которые они имели, было такое изобилие золота и дорогих камней, что хватит проматывать всю жизнь. Сам Лисовский говорил о себе: «Во всей Польше я один настоящий шляхтич. Моя сабля не знает страха».

Не раз сей пан был колот пиками и посечен саблями, зарастало как на собаке, — на его теле было порядочно рубцов, ибо, надо отдать ему должное, Лисовский был храбр и играл со смертью. Уйдя от тушинского вора, как и Сапега, Лисовский кинулся грабить и выжигать все, что ни попадалось на его пути. Порядочно он пожег во Владимирской и Рязанской землях. Лисовский был гибок и длинен, доспехи, черные узкие сапоги, острая сабля и на поясе в чехлах два пистоля, — таким ястребом он шел во главе своего войска, опустошая все на пути.

Тезоименитый гугнивый (гнусавый — по прозвищу келаря Палицына) Ян Петр Павел, или по-русски Петр Павлович, гетман Сапега, староста Усвятский и Керпетский, был зело опытен в военных делах. Он приходился племянником знаменитому литовскому канцлеру Льву Сапеге, был белобрыс, тяжелее Лисовского на ногу, с бычьей шеей, с бородкой под покойного короля Батория{32}, которого он обожал за воинский дух. Голос у Сапеги был сиплый, низкий, он часто гундосил. Когда гетман хватался за саблю — тогда попадаться ему под руку было слишком опасно.

У тушинского вора гетман Ян Сапега пробыл всего лишь двадцать дней. Тогда же, уходя, он поклялся:

— Видит Бог, я со своими рыцарями поставлю на колени всю северную Русь. Или будет так, или я — не Ян Сапега!..

Лисовский на богато убранном коне въехал в большое село Клементьево с деревянной, поставленной без единого гвоздя, почернелой церковью. Московская дорога разрезала село пополам. Крепкие дворы, лабазы, лавки и амбары с пудовыми замками на дверях ремесленников, торговых и работных людей встретили зловещей тишиной, нарушаемой лишь лаем собак. Нигде не виднелось ни единого человека. В садах золотились головы подсолнухов. Было тепло и сухо. На площади, около церкви, Лисовский слез с коня. Двери обители были настежь растворены. Поп, проткнутый копьем, истекал кровью на ступенях. Наемники запихивали в сумы церковную утварь, снося ее в гетманский обоз. Поляк, с усами едва ли не в аршин и с бронзовым лицом, подошел к гетману.

— Все ушли в монастырь. Что делать, пан гетман, с селом?

— Сжечь, — бросил коротко Лисовский.

Двадцать третьего сентября 1608 года Сапега с Лисовским, а с ними же находились знатные паны Константин Вишневецкий и Тышкевич, обложили со всех сторон Троицкий монастырь. Сухая, на редкость погожая осень была на руку нападавшим — пуще чумы боялись русской непогоды.

Тридцатитысячное войско грудилось по окрестным селам и оврагам, и в помощь ему спешно подтягивали к стенам осадные пушки. «Да не хвалится сильный силою своею», о помощи неба воинственные гетманы не думали: их богом была пика да «туры многие прикатили и наряд поставили… и пешие люди ходящие».

Неподалеку от Троицы Подольный (нижний) монастырь Лисовский спалил дотла. Однако уцелевшие монахи успели укрыться за стенами Троицкой лавры. Стан Сапеги осел на Красной горе, неподалеку от клементьевского поля, оседлал дорогу, идущую к Троице с запада. Сапега все дни не покидал седла, объезжая местность и отдавая распоряжения. Случалось, в седле и перекусывал. Лисовский разбил свой стан, обложив монастырь с юго-востока, в Терентьевской роще. И тот и другой стан опоясали валами, острогами. В острогах поставили землянки и мазанки — для жилья пехотных и конных солдат. На валах был поставлен наряд: шестьдесят пушек, а также пищали. Сапегины батареи захватили место от Келарева пруда до Косого Глиняного оврага, пушки опытный гетман поставил так, что под их дулами оказались важнейшие монастырские службы и погреба пивного двора, где хранился порох, Водяная башня, Казенная и Келарская палаты, Плотничья башня. Наряд Лисовского взял на прицел ближние подступы к монастырю — гору Волкушу, Московскую дорогу, мельницы. Наряд прикрыли турами[42], и в монастыре, глядя со стен на огромные круглые корзины, говорили:

— Вишь ты, как бабы на лукошках.

С запада для надежности шляхтичи опоясали крепость глубоким рвом, от Келарева пруда до Глиняного оврага.

Лисовский, кроме дорог с востока, закрыл также пути на север — переславский и углицкий.

Полки Лисовского и Сапеги сомкнулись тесной локтевой связью у Мишурина оврага. На третий день под стены гетманы подвезли турусы — рубленые башни на колесах, в шесть саженей высоты, дабы легче брать приступом стены.

Площадь и все закоулки монастыря пухли народом. На телегах сидели дети и бабы, и все со страхом вслушивались в глухой гул копившегося за стенами вражеского войска. В двух кузнях и день и ночь гудели горны, раздувались мехи, в дымном чаду ковали, громыхали повозки, развозя по стенам ядра и порох. Монахи, засучив рукава, тянули на стены на веревках волокуши. Тут же и ели и спали.

Двадцать третьего сентября, как только рассвело, воеводы князь Долгорукий — муж могучего сложения, и Голохвастов — помельче, посуше, с узкой рыжеватой бородкой и колючими, как шилья, усами, и за ними все защитники по велению архимандрита Иосафа стали на колени перед мощами святого преподобного Сергия, прося благословения на ратное дело.

Воевода гарнизона князь Григорий Долгорукий, в кольчуге и латах, не слезал с крепостной стены, оглядывая окрестности: со всех сторон, сколько обнимал глаз, лезло рыцарство, — казалось, число их было несчетно… Разящим блеском сверкали жерла пушек. Из ближних лесов, с высот спускались конные полки летучих гусар — с перьями на шлемах, закованные в железо; пыль тучами вилась над дорогами, закрывая обрий[43]. За два дня лагерь осаждающих ощетинился турами, тынами, за ними поблескивали дула пушек, подходила конница.