Поэзия английского романтизма XIX века - Уильям Блейк

1798

Франция: Ода

Перевод М. Лозинского

[144]

Вы, облака, чей вознесенный ходОстановить не властен человек!Вы, волны моря, чей свободный бегЛишь вечные законы признает!И вы, леса, чаруемые пеньемПолночных птиц среди угрюмых скалИли ветвей могучим мановеньемИз ветра создающие хорал, —Где, как любимый сын Творца,Во тьме безвестной для ловца,Как часто, вслед мечте священнойЯ лунный путь свивал в траве густой,Величьем звуков вдохновенныйИ диких образов суровой красотой!Морские волны! Мощные леса!Вы, облака, средь голубых пустынь!И ты, о солнце! Вы, о небеса!Великий сонм от века вольных сил!Вы знаете, как трепетно я чтил,Как я превыше всех земных святыньБожественную Вольность возносил.

Когда, восстав в порыве мятежа,Взгремела Франция, потрясши свет,И крикнула, что рабства больше нет,Вы знаете, как верил я, дрожа!Какие гимны, в радости высокой,Я пел, бесстрашный, посреди рабов!Когда ж, стране отмщая одинокой,Как вызванный волхвами полк бесов,Монархи шли, в годину зла,И Англия в их строй вошла,Хоть милы мне ее заливы,Хотя любовь и дружба юных летОтчизны освятили нивы,На все ее холмы пролив волшебный свет, —Мой голос стойко возвещал разгромПротивникам тираноборных стрел,Мне было больно за родимый дом!Затем, что, Вольность, ты одна всегдаСветила мне, священная звезда;Я Францию проснувшуюся пелИ за отчизну плакал от стыда.

Я говорил: «Пусть богохульный стонВрывается в созвучья вольных днейИ пляс страстей свирепей и пьяней,Чем самый черный и безумный сон!Вы, на заре столпившиеся тучи,Восходит солнце и рассеет вас!»И вот, когда вослед надежде жгучейРазлад умолк, и длился ясный час,И Франция свой лоб кровавыйВенчала тяжким лавром славы,Когда крушительным напоромОплот врагов смела, как пыль, онаИ, яростным сверкая взором,Измена тайная, во прах сокрушена,Вилась в крови, как раненый дракон, —Я говорил, провидя свет вдали:«Уж скоро мудрость явит свой законПод кровом всех, кто горестью томим!И Франция укажет путь другим,И станут вольны племена земли,И радость и любовь увидят мир своим!»

Прости мне, Вольность! О, прости мечты!Твой стон я слышу, слышу твой укорС холодных срывов Гельветийских гор,[146]Твой скорбный плач с кровавой высоты!Цвет храбрецов, за мирный край сраженный,И вы, чья кровь окрасила снегаРодимых круч, простите, что, плененныйМечтой, я славил вашего врага!Разить пожаром и мечом,Где мир воздвиг ревнивый дом,Лишить народ старинной чести,Всего, что он в пустыне отыскал,И отравить дыханьем местиСвободу чистую необагренных скал, —О Франция, пустой, слепой народ,Не помнящий своих же страшных ран!Так вот чем ты горда, избранный род?Как деспоты, кичась, повелевать,Вопить на травле и добычу рвать,Сквернить знаменами свободных странХрам Вольности, опутать и предать?

Кто служит чувствам, кто во тьме живет,Тот вечно раб! Безумец, в диких снах,Он, раздробив оковы на руках,Свои колодки волею зовет!Как много дней, с тоскою неизменной,Тебе вослед, о Вольность, я летел!Но ты не там, где власть, твой дух священныйНе веет в персти человечьих дел.Ты ото всех тебя хвалящих,Чудясь молитв и песен льстящих,От тех, что грязнет в суеверьях,И от кощунства буйственных рабовЛетишь на белоснежных перьях,Вожатый вольных бурь и друг морских валов!Здесь я познал тебя — у края скал,Где стройный бор гуденье хвоиВ единый ропот с шумом вод сливал!Здесь я стоял с открытой головой,Себя отдав пустыне мировой,И в этот миг властительной любвиМой дух, о Вольность, встретился с тобой.

Февраль 1798

Полуночный мороз

Перевод М. Лозинского

[147]

Мороз свершает тайный свой обрядВ безветрии. Донесся резкий крикСовы — и чу! опять такой же резкий.Все в доме отошли ко сну, и яОстался в одиночестве, зовущемК раздумью тайному; со мною рядомМое дитя спит мирно в колыбели.[148]Как тихо все! Так тихо, что смущаетИ беспокоит душу этот странный,Чрезмерный мир. Холм, озеро и лес,С его неисчислимо-полной жизнью,Как сны, безмолвны! Синий огонекОбвил в камине угли и не дышит;Лишь пленочка[149] из пепла на решеткеВсе треплется, одна не успокоясь.Ее движенья, в этом сне природы,Как будто мне сочувствуют, живому.И облекаются в понятный образ,Чьи зыбкие порывы праздный умПо-своему толкует, всюду эхоИ зеркало искать себе готовый,И делает игрушкой мысль.

Как часто,Как часто в школе, веря всей душойВ предвестия, смотрел я на решетку,Где тихо реял этот «гость»! И часто,С открытыми глазами, я мечталО милой родине, о старой церкви,Чей благовест, отрада бедняка,Звучал с утра до ночи в теплый праздникТак сладостно, что диким наслажденьемЯ был охвачен и внимал ему,Как явственным речам о том, что будет!Так я смотрел, и нежные виденьяМеня ласкали, превращаясь в сон!Я ими полон был еще наутро,Перед лицом наставника вперивПритворный взор в расплывчатую книгу:И если дверь приоткрывалась, жадноЯ озирался, и сжималось сердце,Упорно веря в появленье «гостя» —Знакомца, тетки иль сестры любимой,С которой мы играли в раннем детстве.

Мое дитя, что спит со мною рядом,Чье нежное дыханье, раздаваясьВ безмолвье, заполняет перерывыИ краткие отдохновенья мысли!Мое дитя прекрасное! Как сладкоМне думать, наклоняясь над тобой,Что ждет тебя совсем другое знаньеИ мир совсем другой! Ведь я возросВ огромном городе, средь мрачных стен,Где радуют лишь небо да созвездья.А ты, дитя, блуждать, как ветер, будешьПо берегам песчаным и озерам,Под сенью скал, под сенью облаков,В которых тоже есть озера, скалыИ берега: ты будешь видеть, слышатьКрасу обличий, явственные звукиДовременного языка, которымГлаголет бог, от века научаяСебе во всем и всем вещать в себе.Учитель вышний мира! Он взлелеетТвой дух и, даруя, вспоит желанья.

Ты всякое полюбишь время года:Когда всю землю одевает летоВ зеленый цвет. Иль реполов поет,Присев меж комьев снега на сукуЗамшелой яблони, а возле кровляНа солнце курится; когда капельСлышна в затишье меж порывов ветраИли мороз, обряд свершая тайный,Ее развесит цепью тихих льдинок,Сияющих под тихою луной.

Февраль 1798

Соловей

Поэма-беседа, апрель 1798 г.

Перевод М. Лозинского

[150]

День отошедший не оставил в небеНи облака, ни узкой полосыУгрюмого огня, ни смутных красок.Взойдем сюда, на этот старый мост.Отсюда видно, как блестит поток,Но струй не слышно; он течет бесшумноПо мягкому ковру травы. Все тихо,Ночь так спокойна! И хоть звезды тусклы,Подумаем о шумных вешних ливнях,Что радуют зеленый мир, и мыНайдем отраду в тусклом свете звезд.Но слушайте! Вот соловей запел.«Звучнейшая, печальнейшая» птица![151]Печальнейшая птица? Нет, неправда!Нет ничего печального в Природе.То, верно, был ночной скиталец с сердцем,Пронзенным памятью о злой обиде,Недуге давнем иль любви несчастной(Собой, бедняга, наполнявший всеИ слышавший в нежнейших звуках повестьСвоей же скорби), иль ему подобный,Кто первый назвал эту песнь печальной.И этой басне вторили поэты,Которым, чем за рифмами гоняться,Гораздо лучше было бы прилечьНа мху лесной лощины, у ручья,При солнце или месяце, внушеньямЖивых стихий, и образов, и звуковВсю душу отдавая, позабывИ песнь свою и славу! Эта славаТонула бы в бессмертии Природы, —Удел достойнейший! — и эта песньС Природой бы слилась и, как Природу,Ее любили бы. Но так не будет;И поэтичнейшая молодежь,Что коротает сумерки весныВ театрах душных, в бальных залах, сможетПо-прежнему сочувственно вздыхатьНад жалобною песнью Филомелы[152].

Мой друг, и ты, Сестра![153] Открыта намДругая мудрость: в голосах ПриродыДля нас всегда звучит одна любовьИ радость! Вот веселый соловейСтремит, торопит сладостный потокСвоих густых, живых и частых трелей,Как бы боясь, что тьмы апрельской ночиЕму не хватит, чтобы песнь любвиСпеть до конца и с сердца сбросить грузВсей этой музыки!Я знаю рощуДремучую у стен высоких замка,Где не живут уже давно. ОнаВся заросла густым хворостником,Запущены широкие аллеи,По ним трава и лютики растут.Но я нигде на свете не встречалТак много соловьев; вдали, вблизи,В деревьях и кустах обширной рощиОни друг друга окликают пеньем, —Где и задор, и прихотливость лада,Напевный рокот, и проворный свист,И низкий звук, что всех других отрадней, —Такой гармонией волнуя воздух,Что вы, закрыв глаза, забыть готовы,Что это ночь! Меж лунными кустамиС полураскрытой влажною листвойВы по ветвям увидите сверканьеИх ярких, ярких глаз, больших и ярких,Когда лампаду страстную затеплитСветляк во мраке.Молодая дева,Живущая в своем радушном домеПоблизости от замка, в поздний час,(Как бы служа чему-то в этой роще,Что величавей, чем сама Природа)Скользит по тропам; ей давно знакомыВсе звуки их и тот летучий миг,Когда луна за облака зайдетИ смолкнет все кругом; пока луна,Вновь выплывая, не пробудит властноИ дол, и твердь, и бдительные птицыНе грянут разом в дружном песнопенье,Как если бы нежданный ветер тронулСто небывалых арф! Она видалаПорой, как соловей сидит, вертясь,На ветке, раскачавшейся от ветра,И в лад движенью свищет, ошалев,Шатаемый, как пьяное Веселье.

С тобой, певец, до завтра я прощаюсь,И вы, друзья, прощайте, не надолго!Нам было хорошо помедлить тут.Пора и по домам. — Вновь эта песнь!Я был бы рад остаться! Мой малютка,[154]Который слов не знает, но всемуЗабавным подражает лепетаньем,Как бы сейчас он к уху приложилСвою ручонку, оттопырив палец,Веля нам слушать! Пусть Природа будетЕму подругой юности. Он знаетВечернюю звезду; раз он проснулсяВ большой тревоге (как ни странно это,Ему, наверно, что-нибудь, приснилось);Я взял его и вышел с ним в наш сад;Он увидал луну и вдруг умолк,Забыв про плач, и тихо засмеялся,А глазки, где еще дрожали слезы,Блестели в желтом лунном свете! Полно!Отцам дай говорить! Но если НебоПродлит мне жизнь, он будет с детских летСвыкаться с этой песнью, чтобы ночьВоспринимать, как радость, — Соловей,Прощай, и вы, мои друзья, прощайте!

1798