Г. М. Пулэм, эсквайр - Джон Марквэнд

Я понимаю, что, играя словами, мистер Баллард и сам-то не всегда принимал себя всерьез. Так уж люди говорили в те дни, а возможно, говорят и сейчас. Знаю только одно: с того момента, когда он сказал мне, что отныне я являюсь частицей коллектива, мне стала нравиться контора Балларда.

Я начал понимать, что нельзя продать мыло, если не наделить его каким-нибудь уникальным свойством, способным привлечь потребителя. Более того, прошло немного времени, и покупатели убедили себя, что мыло Коуза действительно обладает теми таинственными, скрытыми особенностями, которыми наделило его их собственное воображение. Я убежден, что сам Биль безоговорочно поверил, будто химики фирмы Коуза после многих лет упорной работы открыли неорганический элемент Эмул. Чем больше он разговаривал на эту тему, тем сильнее верил в Эмул. С удовольствием вспоминаю, что именно я придумал лозунг, напечатанный на рекламе под словом «Коуза»: «Мыло завтрашнего дня — сегодня». Мне доставляет удовольствие и сейчас, взглянув на плакат, убедиться, что этот лозунг по-прежнему украшает рекламу, однако иногда мне кажется, что моя работа в конторе Балларда — всего лишь сон.

По мере того как весенние дни сменялись летними, я, сам того не замечая, стал встречаться с Мэрвин Майлс все чаще и чаще. Мы проводили время так, как я потом уже ни с кем не проводил, — катались в старомодном двухместном экипаже по Центральному парку, совершали прогулки на лодке по озеру. Позднее я купил небольшой автомобиль и возил ее на пляжи Лонг-Айленда. Прошло еще немного времени, и Мэрвин начала беспокоиться о моих костюмах. Она выбирала для меня галстуки, заставила заказать три летних костюма и ходила со мной покупать корзинку для пикников, чтобы во время воскресных прогулок за город мы могли брать с собой свой собственный завтрак. Я даже не замечал, насколько необходимой она стала для меня. Я вообще не думал об этом до того уикэнда в июле, когда взял свободный день, намереваясь навестить семью в Норт-Харборе. Впервые после приезда в Нью-Йорк я собрался повидать своих родителей. Мэрвин многое знала о них по моим рассказам, и я помню, что она сказала мне, когда перед отправлением на ночной поезд мы обедали на одном из балконов прежнего «Парк-авеню отеля». Она, кажется, заметила, что я рад предстоящей поездке.

— Мне бы очень хотелось поехать вместе с вами, — сказал я.

— А что подумают ваши родители обо мне, если вы привезете меня? — спросила Мэрвин. До этого я никогда не задумывался, как они в самом деле отнесутся к ней, и вообще никогда не думал о Мэрвин в связи с родителями.

— Вы им понравитесь, как только они поймут вас.

— Но что тут понимать?

— Собственно, конечно, нечего. Но когда всю свою жизнь вы встречаетесь с людьми только одного типа, вы невольно начинаете судить о всех остальных по привычному образцу. Да и вы тоже не поймете моих родителей.

— Может быть, и пойму. Вот вас же я понимаю.

Мэрвин вынула из сумочки сигарету и наклонилась ко мне прикурить.

— Одному человеку легче понять другого, — продолжал я, — куда труднее понять двух или трех. Над чем вы смеетесь?

— Над вами. Если бы вы только все время не оглядывались назад… Интересно, на что бы вы стали похожи?

Я ответил не сразу, но мне нравилось, когда она говорила обо мне.

— Если бы я был таким же умным, как Биль Кинг, — наконец ответил я, — то, возможно, беспокоился бы гораздо меньше.

— Знаете что? С каких это пор Биль Кинг заделался вашим наставником? Мне бы хотелось, чтоб вы перестали полагаться на него всегда и во реем.

— Вам не нравится Биль Кинг?

— Мне не нравится его влияние на вас. Вы ничем не хуже. Вы упаковали свой чемодан?

Я ответил, что чемодан не упаковал, но на это мне потребуется не больше минуты, а поезд отходит только в одиннадцать.

— В таком случае, я пойду с вами. Хочу убедиться, что вы положите все, что надо. Не сомневаюсь, что вы обязательно что-нибудь забудете.

— Очень мило с вашей стороны, но что скажут люди, если вы придете ко мне?

— Что скажут? Мне всегда хотелось взглянуть на вашу комнату.

Я снимал одну из выходивших на улицу комнат в старом каменном доме на Лексингтон-авеню. Обставлена она была более чем скромно — железная койка, бюро с зеркалом на нем, небольшой столик и два стула. Никто не обратил на нас внимания, когда мы поднимались по лестнице, но меня по-прежнему преследовала мысль, что ей не следовало приходить.

Мэрвин сняла шляпку и бросила ее на столик вместе с сумочкой и перчатками.

— Где ваш чемодан? Время идет, как бы не опоздать.

Я вытащил из шкафа чемодан и положил его на кровать. И тут я заметил, что она разглядывает расставленные на бюро фотографии.

— Кто это? — спросила она. — Ваша мать?

— Да. Это мать.

— А это ваш отец?

— Да. Это отец.

— А кто эта девушка? Кто-нибудь, о ком вы мне не рассказывали?

— Я говорил вам о ней. Это Мери — моя сестра.

— А это?

— Офицеры моего полка.

— А юноши?

— Мои товарищи по гарвардскому клубу.

Мэрвин оперлась руками на бюро и некоторое время молча всматривалась в фотографии.

— Вот теперь я вижу вас целиком. Все, к чему вы сейчас возвращаетесь. Должно быть, это очень странно — находиться в двух местах одновременно.

— Не понимаю, о чем вы говорите. Я вовсе не в двух местах одновременно.

— Где ваши сорочки и носки? Если горничная или кто-нибудь другой будет распаковывать ваш чемодан, я хочу, чтобы он знал, как вы аккуратны.

Мне было странно видеть ее перебирающей мои сорочки.

— Теперь ваш вечерний костюм, затем тот, что я заставила вас купить, потом ваши белые фланелевые брюки. Кто тут для вас занимается починкой?

— Предполагается, что починкой должны заниматься в прачечной.

— Ничего они там не делают. Мы еще поговорим об этом как-нибудь в другой раз.

На углу мы взяли такси, и Мэрвин проводила меня до вокзала.

— Гарри, вы вернетесь, да?

— Конечно, вернусь. Я приду на службу в понедельник.

— Вы уверены?

— Безусловно.

Мэрвин возобновила этот разговор, когда мы подошли к выходу на платформу, от которой отправлялся поезд.

— Обязательно возвращайтесь. Не позволяйте отговорить себя.

Проходя вдоль поезда, я обернулся и заметил, что Мэрвин все еще стоит на том же месте и наблюдает за мной. Я помахал рукой, и она ответила тем же.

Ни в тот вечер, ни позже, в Норт-Харборе, я не отдавал себе отчета, что уже люблю Мэрвин Майлс.

16. Я снова отправляюсь в плавание

Ближайшая железнодорожная остановка находилась милях в десяти от Норт-Харбора, на узловой станции в маленьком городке под названием Хатчинс, куда поезд из Нью-Йорка (один из тех, что курсируют только по уикэндам) прибывал в пять часов утра. На этой платформе я высаживался ежегодно каждое лето с тех пор, как мне исполнилось восемь лет, и сейчас в свежем утреннем свете все смутно напомнило мне о возбуждении, которое охватывало меня в ту пору. Светло-коричневое здание станции и платформа выглядели так же, как и в те годы. У подъезда стояли автомобили, но мне они казались теми же старинными фаэтонами, в которых мы раньше проделывали длинный путь до Харбора. И кладовщик в багажной был таким же коренастым и полным, только уже заметно поседел. За станцией виднелись магазин и белая методистская церковь, похожие на игрушечные строения из кубиков, и белые домики с двориками, окруженные серыми изгородями; в воздухе по-прежнему витал смолистый запах елей, сразу напоминавший о природе штата Мэн.

Встречать меня приехал в тяжелом лимузине Патрик. Я сразу же увидел его круглое лицо и солидное брюшко; это был все тот же Патрик, который когда-то встречал нас в просторном крытом экипаже. Сейчас он стал шофером — кстати, не очень хорошим.

— Дайте мне ваши чемоданы, мастер Гарри, — сказал он.

Я сказал Патрику, что сяду рядом с ним, но он ответил, что мне нельзя садиться рядом с ним, поскольку это будет отступлением от общепринятых правил, — я должен сидеть позади, однако он опустит стекло, отделяющее шофера от пассажиров, и мы сможем разговаривать.

— Ну, знаешь, если ты начнешь разговаривать, то потянешь не за ту вожжу, и мы наедем на дерево.

Тут я услышал, что кто-то окликнул меня, и повернулся к платформе. Сначала я никак не мог понять, кто это, хотя и голос и лицо казались мне очень знакомыми; в следующее мгновение я узнал Джо Бингэма. Я не встречался с ним после войны, но не нашел в нем никаких перемен. Джо был в сером фланелевом костюме, с чемоданом в руке; он, видимо, ехал в одном из вагонов, прицепленных к поезду в Бостоне.

— Боже мой! — воскликнул он. — Да ты ничуть не изменился! — Весьма сомнительно, что я и в самом деле ничуть не изменился. — Ты приехал провести здесь уикэнд?